— А ты сам выйди против меня, тогда и поглядим, кто из нас хлипче, — дерзко заявил избавленный от кляпа Улан. Вислоусый изумленно вытаращил на него глаза и гулко захохотал. Но смех его быстро оборвался, когда княжич, согласно кивнув, молвил:

— Что ж, пожалуй, так и учиним. Развязать его, — распорядился он и, повернувшись к Ивану Акинфичу, спросил: — Как, боярин, принимаешь вызов?

Тот недоуменно уставился на княжича.

— Неужто взаправду решил меня супротив него выставить? — недоуменно спросил он. — Да мне и сабелька ни к чему. Разок к нему шуйцей приложусь и одесная[12] не занадобится.

— Значит, туда и дорога, — хмыкнул княжич. — Сам сказывал, что сей иуда смерти заслуживает. А от доброго кулака ее принять али от веревки пеньковой — разница невелика.

— Оно, конечно, так, да негоже боярина именитого поединщиком супротив незнамо кого выставлять, — протянул Иван Акинфич, горделиво вскинув голову и оглаживая длинный ус. — Как бы честь родовую не замарать.

Княжич хмыкнул и жестко, с легкой неприязнью в голосе произнес:

— На тебе, боярин, тоже вина имеется. Кто меня осаживал, едва сумерки наступали, на привалах настаивал? Глядишь, пораньше бы Юрия Данилыча догнали, до того, как этот пострел ему дорожку указал. Выходит, есть кой-какая правота в словесах его сотоварища.

— Да нешто ночью по лесам да болотам шастают?! — возмутился боярин. — И без того четвертый день в седлах с утра до вечера, ажно спину заломило.

— Вот и оправдайся. Считай, на божий суд вышел. Заодно и косточки разомнешь. И честь твоя непорушенной останется. Сам ведаешь: на божьем суде ни бояр, ни мужиков нет. Ежели все так, как сей краснобай сказывает, — кивнул Дмитрий в сторону Петра, — то тебе и одесная не поможет. А коль инако выйдет и зашибешь его, стало быть докажешь, что людишки московлянина сами верной дорожки через болота нипочем бы не сыскали и нет твоей вины в том, что главный ворог от нас убег.

Боярин, что-то недовольно ворча себе под нос, нехотя слез с коня. Небрежно бросив поводья одному из дружинников, с угрожающим видом подошел к Улану.

— Я тебя счас яко комара прихлопну, — злобно посулил он.

— Что для одного комар, для другого слон, — уклончиво возразил Улан и, повернувшись к Дмитрию, деловито уточнил: — До первого падения, княжич, или как?

— Оскользнуться и случайно можно, — покачал головой Дмитрий. — До трёх. Тогда ошибки точно не будет.

— И ногами тоже дозволь, хорошо?

— Лишнее, — отрезал княжич. — У нас на Руси таковского боя не ведают.

— Должен же он тебе свое искусство во всей красе показать, — вновь встрял Петр. — И тебе выгода: воочию увидишь, чему он способен твоих людей научить.

— Ты как, Иван Акинфич, согласный? — осведомился Дмитрий.

— Пущай ножонками повихляет, — самодовольно отмахнулся тот. — Я его за одну ухвачу, на другую наступлю да пополам и раздеру.

— Вот и хорошо, — облегченно выдохнул Петр и, ринувшись к другу, торопливо зашептал: — Давай, старина, не подведи. И толстого лупи без пощады. У него — сам, наверное, подметил — какие-то контры с Дмитрием, так что тот простит, если морду боярскую расквасишь. Но по возможности красоту боя тоже продемонстрируй, чтоб княжич сам слюну от зависти пустил и захотел научиться.

— Попробую, — кивнул Улан, продолжая старательно растирать затекшие запястья рук.

Проба оказалась удачной. Первый раз Иван Акинфич рухнул на снег, когда Улан стремительно увернулся от его удара и, ловкой подсечкой подцепив шагнувшего вперед противника, резко дернул на себя его ногу.

— Один, — громко объявил Сангре.

— Не в счет — оскользнулся я! — взвыл боярин, резко вскакивая.

Петр вопросительно покосился на княжича, напомнив:

— Помнится, для того ты и велел до трёх падений бой вести.

Дмитрий помедлил, но, соблюдая справедливость, нехотя подтвердил:

— Пущай один.

Тем временем Иван Акинфич продолжал резво молотить кулаками, но… по воздуху. Ни одного удара в цель не пришлось, хотя порою его здоровенные ручищи пролетали в опасной близости от лица Улана, ловко уворачивавшегося от них. Так длилось с минуту. А на вторую, улучив удобный момент, соперник боярина сделал резкий прыжок вбок и, оттолкнувшись, взмыл в воздух и почти одновременно произвел два удара. Правая его нога пришлась по затылку, сбив с противника шапку, а в следующее мгновение левая с ходу врезалась в подбородок. Зубы Ивана Акинфича громко и звонко лязгнули и он, нелепо взмахнув руками, повалился на снег. Рядом упал Улан, но моментально вскочил, приняв боевую стойку в ожидании, когда поднимется боярин. Однако тот остался лежать недвижимым, а возле его лица неспешно расползалось кроваво-красное пятно…

— Неужто насмерть зашиб? — встревожился Дмитрий.

Улан мотнул головой, хладнокровно пояснив:

— Если б я в сапогах был, тогда бы мог — у них носки острые. А берцами не то — они тяжелые, но тупые. Полежит немного и придет в себя. Правда, на коня ему лучше сегодня не садиться — свалиться может. Да и вообще денька два-три повременить, — и выжидающе уставившись на княжича, осведомился. — Третий раз нужен?

Дмитрий задумчиво оглядел Улана.

— Пожалуй, ни к чему — и без того ясно, — неспешно протянул он и похвалил: — А ты ловок, как там тебя, камык. И впрямь можно к себе брать, ежели батюшка… живота не решит.

Петр сокрушенно крякнул. Получалась всего-навсего отсрочка, а он-то надеялся…

— А с деревней чего учинить повелишь? — осведомился один из дружинников, явно разочарованный несостоявшимся повешением и враждебно поглядывавший на Улана.

Дмитрий помедлил, оглядывая небольшую кучку жителей.

— Виру с них взять и вся недолга, — подал голос другой дружинник.

— Виру сказываешь, — задумчиво протянул княжич.

— Смилуйся, батюшка! — бухнулся ему в ноги седой Липень. — Неповинны мы в евоном грехе, как есть неповинны. Да и не нашенские они вовсе, за что вира-то?! Мы этих пришлецов и знать не знаем. Это все Заряница. Она их в лесу по осени сыскала. Да и то взять — не бросать же. Поранетые оба были, медведь порвал, вот мы их из христианского милосердия того, пожалели. И ентого, — кивнул он на Улана, — тож она выхаживала, покамест он в себя не пришел. Кто ж ведал, что он московлянам подсоблять удумает. — И староста, потянувшись всем телом к княжичу и даже зачем-то привстав на цыпочки, заговорщически понизив голос, добавил: — И словеса в их речах случаются не нашенские. Может, они того…

«Козел», — глядя на него, зло подумал Петр, но усилием воли взял себя в руки. Да и правильно поступал дед. Ему ж сейчас главное: деревню спасти, то бишь своих. На дворе конец декабря, так что если княжич согласится с предложением «пустить ворогам огоньку», народцу придется ой как худо. А они с Уланом, как ни крути, чужаки.