Сангре лениво покосился на друга:

— Рановато тебе туда готовиться. Да и подсказать мне особо нечего. Разве что мудрый завет: «Не верь, не бойся, не проси».

— Уже кое-что, — кивнул Улан. — Будем надеяться, что пригодится.

— Типун тебе на язык, — откликнулся Петр. — Лучше наоборот: надейся, что не понадобится. Хотя… — он усмехнулся, — как сказал один поэт, сквозь прутья клетки небо глубже, и мир прозрачней из нее. Там, действительно, начинаешь понимать такие вещи, которые на свободе как-то до тебя не доходят. Правда, плата за это несоразмерная. Все равно что приобретать «Запорожец» по цене навороченного БМВ. Так что расслабься и давай прикидывай, как избежать столь невыгодной покупки. Время тебе до вечера и мне тоже, а на привале обсудим, кто до чего додумался.

И он, мрачно поглядывая на людей, скакавших по обе стороны от их саней, погрузился в размышления: как получше подать князю их оправдания, дабы они звучали и доходчиво, и лаконично — навряд ли им дадут много говорить. Получалось не очень — мешал постоянно ерзавший рядом Улан — ему отчего-то не лежалось спокойно. К тому же из-за сидевшего спереди приземистого дружинника, правившего лошадьми, никак не получалось свободно вытянуть ноги.

Отчаявшись разработать стратегию ответов, Петр начал было подумывать, как бы половчее пинком выбить возницу с саней и, развернув лошадку, рвануть куда глаза глядят. Однако чуть погодя он самокритично признался себе, что идея с побегом нереальна и, разочарованный, неожиданно для себя уснул — сказался ночной недосып.

Проснулся он незадолго до того, как их сани остановились на вечерний привал, устроенный на какой-то лесной поляне. А спустя час он понял, что дела их не просто плохи, а из рук вон, и до возможной отсидки ни он, ни его друг могут попросту не дожить.

Удар Улана оказался хоть и чувствительным, но боярин пришел в себя довольно-таки быстро, езда помогла. Хотел было остановить сани и пересесть на коня, но не стал — пускай думают, будто ему неможется. А вот злость у Ивана Акинфича не прошла. Да и как ей пройти, когда в памяти то и дело всплывал чуть ироничный голос княжича, а вслед за ним поднимались в душе опасения.

«Обадит[15] меня сей молокосос перед Михайлой Ярославичем, как есть обадит, — тоскливо думал он о Дмитрии. — Ишь, возгря[16], в чем винить удумал. И кого?! Меня! Да и наперед неладно. Чай он не простой княжич, но старший из сынов Ярославича, наследник всего княжества, а там, как знать, может и великого Владимирского».

Разбитая губа прошла, но душевная рана от обиды саднила все сильнее.

«А все из-за кого. Да из-за этого нехристя, чтоб ему! Да еще из-за княжича. Ишь, нашел кого против басурманина выставлять. Одним этим меня опозорил».

Но посчитаться с Дмитрием Иван Акинфич никак не мог, зато эти двое были под рукой, рядышком. И пока они ехали, боярин все сильнее накалялся от растущего внутри гнева. Так прилюдно опозорить его, чей отец Акинф Великий был одним из первейших еще у предыдущего великого князя Андрея Александровича, сына самого Александра Ярославича Невского! Да за таковское и веревки мало!

«Хотя погоди-ка… А ведь божий суд у нас не закончился, коль я всего разок упал — не считать же тот первый, когда у меня нога не вовремя подвернулась. Но тогда…»

Боярин призадумался, ища приемлемый выход. Не сразу, но ближе к вечеру что-то в мозгу забрезжило, стало вырисовываться. И тут…

— Село! — радостно гаркнул чуть ли не над ухом старший десятка Ольха, заметив впереди небольшое, изб в двадцать, сельцо.

Боярин вздрогнул и от досады выругался — исчезла мыслишка, а вдругорядь появится ли, нет ли, кто знает. И в ответ на резонный вопрос Ольхи насчет завернуть, зло рявкнул:

— Поспешать надо! Чай успеем до сумерек до Летявы дотянуть, там и заночуем.

Когда село скрылось с глаз, Ивану Акинфичу пришло на ум, что до Летявы им ни засветло, ни в сумерках не дотянуть. Однако он прогнал от себя запоздалое сожаление, прикинув, что ему и впрямь надо поторапливаться.

«Оно ведь как: кто первым обсказать поспеет, того и верх. К тому ж…», — он усмехнулся, поймав ускользнувшую было мыслишку за хвостик, и удовлетворенно кивнул сам себе. И когда стало ясно, что придется ночевать в лесу, выбрав какую-нибудь поляну, боярин этому обстоятельству ничуть не расстроился. Напротив, повеселел, окончательно утвердившись в своей задумке.

Поначалу шло как обычно: распрягли коней и десятник раскидал всех по работам. Четверых он отправил за хворостом для костра, еще двоих ломать лапник у росших поблизости елей, чтоб мягче сиделось, а ночью теплее спалось. Нашлись дела и для остальных, кроме… пленников. Их боярин трогать не позволил, даже развязывать не разрешил, буркнув, что непременно сбегут.

— Он совсем идиотом стал от полученного сотрясения своего куриного мозга? — возмутился Петр. — Может, мне ему слова Дмитрия напомнить?

— Лучше промолчим, — откликнулся Улан. — Чем меньше будем привлекать внимание этого козла, тем выгоднее для нас. Хотя как ни таись, а навряд ли поможет.

— Точно, — подтвердил Петр. — Смотри, как ходит. Не иначе, гадость какую-то задумал.

— Задумал он ее еще по дороге, — поправил Улан, — а сейчас прикидывает, как половчее внедрить в жизнь.

В одном друзья ошиблись — Иван Акинфич не просто ходил по поляне, но с целью. Никому не доверяя, он утрамбовывал снег на небольшой площадке, намеченной для продолжения «божьего суда». Но чуть погодя он решил изменить первоначальный замысел. Неплохо, конечно, от души съездить наглецу по уху, еще лучше свернуть ему челюсть набок, заодно пустив обильную кровавую юшку из носа, но… Где там, в глубине души, боярин подспудно опасался, что недавняя история повторится и на утрамбованном снегу окажется вовсе не басурманин, а он сам. И он внес в свою задумку изменения. Расплывшись в добродушной улыбке, направился к саням, где лежали друзья.

— Застоялись поди, добры молодцы? — пропел он чуть хрипловатым от сдерживаемой злости голосом.

— Скорее залежались, — откликнулся Улан.

— Вот, вот, — охотно закивал головой Иван Акинфич. — И я о том. Мыслится, подразмяться вам обоим желательно. Да и дельце до вас имеется.

Оба промолчали, ничего не ответив. Но боярин не смутился и, чуть выждав, сам пояснил, что за дельце. Мол, не желает он везти в Тверь котов в мешке. Оно, конечно, повеление княжича исполнить надо, но касаемо обучения дружинников — вопрос спорный. Дмитрий молод совсем, сосун еще, и двух десятков лет не исполнилось, потому доверчив. А ежели чего, князь Михайла Ярославич не с чада своего спросит — с боярина, коего самолично к нему приставил. А что ему боярин ответить может? То, что слыхал? Так это смех один. Пустым словам цена невелика, а в настоящем деле будущего наставника княжьих дружинников никто не видал.