уменьшаются, удаляясь, холмы, дома и река и сам город. Он пытался сохранить привычную игривость или хотя бы видимость ее. Шутил, что набрал вес, целых 225 фунтов, что никогда не был таким тяжелым, тюрьма поможет “скинуть лишнее”. Ворчал на приятеля еще более тучного, предлагал самому занять верхнюю полку, чтобы тот не сверзился на него. Рассказывал сопровождавшим их репортерам, что уже скучает по своему камердинеру, и сокрушался, что вынужден предстать перед тюремщиками неряшливым и небритым. Язвительно заметил, что это его первый “длительный отпуск” за многие годы.

– Да ладно, – пожимал он плечами. – Я примирился с судьбой. Буду хорошим солдатом и отслужу положенное.

Глубокой ночью он раскрыл прихваченный с собой томик “Ада” Данте и долго читал, когда остальные уже уснули.

* * *

Расположенная на юго-восточной окраине города федеральная тюрьма Атланты была одной из первых федеральных тюрем в стране. Открытая в 1902 году, она была объявлена “лучшим заведением данного типа”, с 330 камерами, которые могли вместить более 700 заключенных, и всеми современными удобствами, включая канализацию и электрическое освещение. Римус был не первой знаменитостью среди здешних обитателей – и будет не последней. Среди прочих здесь побывали Юджин В. Дебс, знаменитый профсоюзный лидер и пацифист, осужденный за протесты против Первой мировой войны, а также журналист и активист Маркус Гарвей, аферист Чарльз Понци и гангстер Аль Капоне.

Здание тюрьмы напоминало слона, серого и огромного. Прутья на окнах походили на оскаленные зубы. Между ними торчало множество рук, неистово махавших, молчаливой овацией приветствуя нового и самого знаменитого узника.

Помахав в ответ, Римус снял свой серый шелковый пиджак и вручил его носильщику в качестве прощального подарка. Затем отстегнул бриллиантовую булавку и вложил ее в ладонь Имоджен. Она заплакала.

Прежде чем войти в здание тюрьмы, Римус и его люди сделали еще один общий глубокий вдох, словно надеясь унести с собой воздух свободы. Он оглянулся на Имоджен и не отводил от нее глаз, пока закрывающаяся дверь не скрыла ее из виду.

В самой старой тюрьме Америки “Истерн Стейт” в Филадельфии администрация применяла “систему разделения” заключенных, требуя, чтобы те закрывали лица белыми тряпками, находясь в общей зоне, – идея состояла в том, что чем меньше они общаются друг с другом, тем больше у них шансов на исправление. Инспектор Министерства юстиции, изучив этот подход, признал его устаревшим и постановил, что система, при которой заключенные могут свободно взаимодействовать друг с другом, приносит лучшие результаты. “Если в сердце заключенного, направленного в тюрьму Атланты, сохранился хотя бы проблеск порядочности, – сделала вывод «Бруклин дейли игл», – у него есть великолепная возможность встать на путь исправления”.

Римусу выделили персональную камеру в секции, прозванной “коридором миллионеров”. Джорджа Коннерса поместили в другой части тюрьмы, слишком далеко, чтобы Римус мог видеться с ним регулярно. Ближайшим его соседом оказался Уилли Харр, глава знаменитой “Четверки из Саванны”, бутлегерской банды, которую выследили Виллебрандт с Доджем.

Еще до прибытия в тюрьму Харр и его партнеры потребовали неофициальной встречи с начальником тюрьмы А. Э. Сартеном, членом “Банды из Огайо” и протеже генерального прокурора Догерти. Сартен прислал в качестве своего эмиссара тюремного капеллана. В лобби отеля “Атланта” капеллан и Харр обсудили условия заключения. Если бутлегер заплатит 10 500 долларов, комендант Сартен устроит ему и его людям самые комфортабельные условия и непыльную работу – в тюремном офисе, на одежном складе и в радиорубке. За дополнительные 5000 одного из парней назначили шофером при тюремном враче.

Римус мыслил примерно в том же направлении, начав со скромных 50 долларов охраннику и пообещав “разумное вознаграждение” в будущем. Он потратил 425 долларов на декор, чтобы сделать свою камеру “пригодной для жилья”, – отправил Имоджен за новым матрасом, одеялами и комплектом постельного белья. За дополнительные 2500 долларов ему купили личный холодильник, обеспечили отдельную ванную комнату, благородную работу в библиотеке и привилегию питаться отдельно от прочих заключенных. Время от времени Римус приглашал Харра на обед, их пирушки происходили за изысканно накрытым столом, в центре которого смягчал уныние места букет свежих цветов от Имоджен. Они играли в покер по маленькой – с минимальной ставкой в 50 долларов.

Но все эти удобства не слишком облегчали боль унижения. Гневные мысли бушевали в его голове: “Римус, который платил миллионы, чтобы жить, как он хочет, торчит за решеткой, в то время как те, из-за кого это случилось, наслаждаются богатством, созданным трудами Римуса”. Он начал страдать от того, что сам называл “припадками”, – слово, которое в последние годы стало эвфемизмом временного помешательства, а в случае Римуса сопровождалось странным ощущением: мощные всплески энергии, вспыхивающие без предупреждения и жужжащие, как мухи, внутри черепа.

Единственным утешением была Имоджен. Она сняла номер в роскошном отеле “Джорджиан Террас”, но почти каждый день навещала его, всегда принося цветы, жареного цыпленка или пирог. В дни, когда жена не приходила, они разговаривали по телефону, вели долгие беседы, в которых он придумывал ей разные прозвища: его “маленький сладкий комочек” и “его маленький нервный комочек”. За дополнительные деньги – 500 и 1000 долларов за раз – ей позволяли готовить для мужа и прибирать его камеру, отскребая пол руками и ползая на коленях. Она по привычке звала его Папочкой, достаточно громко, чтобы все слышали. “Любит она покрасоваться”, – думал Римус, но втайне ему было приятно, что другие заключенные обращают на нее внимание. Они называли ее “тюремным ангелом”.

Бывали моменты, когда приступы безумия овладевали его сознанием, воспламеняя синапсы, и в этом наэлектризованном мраке его мысли обращались на нее. Он не гордился собой, когда отчитывал ее как маленькую девочку или греховодницу, когда устраивал мелкие наказания – например, уходя играть в бейсбол с Уилли Харром и его компанией прямо во время ее визита. Споры их стали совсем иными, вспышки его гнева происходили гораздо чаще и внезапнее, каждое слово наполнено было слепой едкой желчью, и каждое оставляло отметину. Уходя от него, она часто плакала, жаловалась Харру на “злые замечания” мужа, “ругань” и “оскорбления”.

Однажды вечером Римусу позвонила сестра Имоджен.

– Почему моя сестра плачет после встреч с тобой? – возмутилась она. – Почему она спать потом не может?

Последовало молчание, Римус обдумывал ответ.

– Потому что она не понимает меня, – сказал он.

Этот разговор повторялся множество раз в разных вариантах.

После таких стычек Имоджен иногда ездила домой в Цинциннати, проведать дом и дочь Рут, уже шестнадцатилетнюю и все еще учившуюся в школе Святейшего Сердца. Иногда она отсиживалась в гостиничном номере, навещая мужа лишь на короткое время или вообще не навещая, пока тот не успокоится. Римус, заглаживая