— Вы оскорбляете милицию…

— Она сама себя оскорбляет! — убежденно и в полный голос сказала я. — Она себя уже так оскорбила, что захочешь хуже сделать — не сделаешь!

— Не все такие…

— Конечно! — воскликнула я, всплеснув руками. — Не все, блин! Через одного! Нет, я понимаю: зарплата маленькая. Так не ходи туда работать! Не давай присягу! Устраивайся в жизни как-то по другому!

— Как? — саркастически спросил гость. — В бандиты подаваться?

— В сто раз честней в бандиты податься! — убежденно заявила я. — Бандиты присягу не дают и защищать нас не обязуются! Поэтому люди к ним за справедливостью идут, а не в вашу долбаную милицию! Даже если бы я что-то знала, вам бы я ничего не сказала. Ни за какие деньги! Потому что любая сволочь в погонах меня завтра же сдаст убийце, если за это нормально заплатят! И защищать меня никто не станет! А с ним что будет?

Я кивнула на стенку, за которой в зале сидел отец.

— Вы что ли кормить его будете? А? Или, может, наше высоконравственное государство? Что же вы молчите? А?

— Стыдно потому что, — вдруг ответил гость треснувшим голосом.

Только сейчас я заметила, как багровая краска залила его шею и медленно перекидывалась на лицо. Я споткнулась и замолчала.

Гость смотрел в окно, где уныло моросил мелкий, какой-то осенний по настроению дождь.

— Стыдно мне, — повторил он, по-прежнему не глядя на меня. — Тридцать лет отработал… Такой грязи, как сейчас, никогда у нас не было. Всякое было, чего там… Такого — не было.

Он повернул ко мне голову.

— И все же не все такие.

Я промолчала.

— Поверьте мне, — сказал следователь убежденно. — Не все. Я точно знаю.

Я оглядела его старенькую, аккуратно отглаженную рубашку, заметно потертую на манжетах, и мне стало стыдно.

— Простите меня. Действительно, разоралась… Наверное, не все…

— Знаете, почему я не уволился? — спросил вдруг гость.

Я оторопела. Мне-то какое дело? И все же спросила:

— Почему?

— Потому что кто-то должен честно делать свою работу. Иначе в кого мы превратимся? Страшно подумать!

Он медленно покачал головой. И вдруг усмехнулся.

— Мне и дело-то это дали, потому что бесперспективное, — сказал гость. — Ни чинов, ни ценностей, ни свидетелей… Ни-че-го!

Он встал с табуретки и сказал:

— Ладно. Закончим на этом. Только нехорошо получается: убили молодого здорового мужика, который никому зла не сделал, а всем наплевать. Так мы совсем зверями станем.

Я молчала. За стеной сидел мой папочка, который никому, кроме меня не был нужен, поэтому я и молчала. Хотя молчать было очень трудно.

— Ладно, — повторил следователь.

Потоптался на месте и двинулся назад в коридор. Я молча шла за ним.

В коридоре гость обулся, выпрямился и сказал:

— Если кто-нибудь явится вас допрашивать, — спрашивайте, как зовут. Дверь не открывайте. После этого звоните по этому телефону…

Тут он похлопал себя по карману, достал ручку и нацарапал на обрывке бумаги номер.

— Это мой рабочий номер. Если я скажу, что знаю этого человека, тогда пускайте. Запомните: милиционер должен представиться, прежде чем начать разговор.

— Да? — с усмешкой сказала я. — Чего ж вы не представились?

Гость хлопнул себя по лбу.

— Эта ваша соседка! Она меня совсем заболтала…

Он достал из внутреннего кармана красную корочку и развернул ее передо мной.

Дуганов Олег Витальевич.

— Очень приятно, — сказала я вежливо.

— Ну, приятного, конечно, мало… И еще.

Тут Олег Витальевич перевернул обрывок бумажки со своим рабочим телефоном и нацарапал еще семь цифр.

— Вообще-то, домашних номеров мы не даем, — объяснил он, протягивая мне листик, — но я сделаю исключение.

— Почему? — удивилась я.

Следователь поколебался.

— Мне кажется, главные неприятности у вас еще впереди, — наконец, высказался он предельно откровенно.

— Вот спасибо! — сказала я.

— Не за что. И еще. Звоните мне в любое время дня и ночи. Живу я один, так что никого вы не побеспокоите.

— Хорошо.

— Обещаете?

— Обещаю.

Олег Витальевич открыл дверь и сказал вполголоса:

— Будьте осторожны.

Он вышел на площадку.

— Буду, — пообещала я.

Закрыла дверь и дважды повернула ключ в замке.

Несколько дней после визита следователя прошли относительно спокойно. Однажды вечером ко мне заявилась тетя Женя.

— Ну? — спросила она, усаживаясь на диван в моей комнате. — Как дела?

— Потихоньку, — ответила я неопределенно.

— Я тебе отпускные принесла.

— Вот спасибо! — обрадовалась я и приняла из рук начальницы длинный узкий конверт. Судя по всему, не пустой.

— Тут пятнадцать тысяч, — конкретизировала тетя Женя. — Пересчитай.

— А почему так много? — удивилась я, но пересчитывать не стала.

— Премиальные. Ты в прошлом месяце хорошо расторговалась. Две дубленки, три курточки… В общем, набежала премия.

— Все равно много.

— Ладно! — внезапно разозлилась моя начальница. — Много не мало! Можно подумать, лишними будут!

— Лишними не будут, — заверила я.

— Ну и не выступай! Бери, пока даю!

Я молча спрятала конверт в карман.

— То-то, — сказала тетя Женя, успокаиваясь. — Гордая какая… Не в нашем положении хвостом крутить!

Я снова промолчала.

— Отец-то как?

Я пожала плечами.

— С переменным успехом.

— К врачу не хочешь его сводить?

— Сколько можно? — устало спросила я.

— Сколько нужно!

— Так результатов никаких!

— Все равно не останавливайся!

— Нет! — категорически отказалась я. — Хватит его мучить.

— Так и будешь всю жизнь его за ручку водить? — насмешливо спросила моя начальница.

— Так и буду, — ответила я.

— Ты не вечная.

— Он тоже.

— Ну, если ты так ставишь вопрос…

Тетя Женя пожала плечами.

— По идее, конечно, дети отцов переживают. Так что…