Я сложил черепашьи останки в тачку и повез на холм за нашей виллой. Там я выкопал яму и похоронил внутренности, а панцирь и кости сложил возле дружественного муравейника. Его обитатели не раз помогали мне, вчистую обгладывая скелеты. Но до сих пор они имели дело в лучшем случае с крупной зеленой ящерицей, так что было даже интересно, как они справятся с морской черепахой. Муравьи сразу понабежали, радостно шевеля своими антеннами, но потом остановились, немного подумали, посовещались – и скопом удалились. Похоже, что даже муравьи не одобряли мой выбор. В общем, домой я вернулся в самом дурном расположении духа.

Какой-то коротышка, явно разгоряченный вином, ругался с Лугарецией на по-прежнему вонючей веранде. Я поинтересовался, зачем он к нам пожаловал.

– Он говорит, что Роджер загрыз его кур. – Лугареция фыркнула.

– Индюшек, – поправил ее мужчина.

– Ну, индюшек, – согласилась Лугареция.

У меня упало сердце. Одна беда за другой. Мы хорошо знали о недостойном пристрастии Роджера давить кур. А еще весной и летом он находил невинную забаву в том, чтобы гоняться за ласточками. Они доводили его до бешенства, близкого к апоплексии, когда проносились мимо его носа и летели дальше над самой землей, а он гнался следом, рыча от ярости. Крестьянские куры прятались по кустам, и стоило Роджеру с ними поравняться, как они выскакивали на тропу, громко хлопая крыльями и безумно, истерически квохча. По всей видимости, он принимал их за этаких неуклюжих ласточек, с которыми легко расправиться, а потому, несмотря на наши протестующие крики, он на раз перегрызал им горло, как бы опосредованно мстя настоящим ласточкам, дразнившим его все лето. Никакие наказания на него не действовали. В целом он был очень послушным псом, но тут срывался. Мы уже просто отчаялись. Все, что нам оставалось, – это компенсировать убытки владельцам, однако при одном условии: они должны были предъявить тушку.

Я с неохотой пошел объявить домашним, что Роджер опять принялся за свое.

– Черт! – Лесли не без труда поднялся. – Ты и твои гады.

– Ну-ну, дорогой, – умиротворяюще заговорила мать. – Джерри не может отвечать за выходки Роджера.

– Теперь он принялся за индюшек, а это влетит нам в копеечку.

– Дорогой, ты привел в порядок веранду? – обратилась ко мне мать.

Ларри отнял от лица смоченный в одеколоне большой носовой платок:

– Ты что, не чувствуешь запаха?

Я поспешил ее заверить, что сейчас этим займусь, и отправился следом за Лесли, чтобы послушать, чем закончатся его объяснения с владельцем индюшки.

– Ну? – воинственно начал Лесли, выходя на веранду. – И чего вы от нас хотите?

Мужчина весь съежился, сделавшись покорным, раболепным и совершенно отталкивающим.

– Счастье вам, kyrie, – приветствовал он Лесли.

– И вам того же, – сурово произнес тот, явно не желая ничего хорошего. – Вы хотели меня видеть. По какому поводу?

– Мои индюшки, kyrie, – пояснил мужчина. – Извиняюсь, что побеспокоил вас, но, видите ли, ваша собака порастерзала моих индюшек.

– Много?

– Пять, kyrie. – Мужчина сокрушенно покачал головой. – Пять моих лучших индюшек. Если бы не бедность, я бы никогда…

– Пять! – обалдело повторил Лесли и бросил в мою сторону вопрошающий взгляд.

Я сказал, что очень может быть. Если из кустов выскакивают полоумные индюшки, нет ничего удивительного в том, что Роджер перегрызает им горло. При всем своем добродушии, при всей дружелюбности в критические моменты он становился безжалостным киллером.

– Роджер хороший! – воинственно выкрикнула Лугареция, незаметно присоединившаяся к нам.

Похоже, владелец индюшек вызвал у нее такую же неприязнь, как у меня. В ее глазах, если отвлечься от случившегося, пес был сама доброта.

– Что ж. – Лесли сделал хорошую мину при плохой игре. – Убил – значит убил. Такова жизнь. Где тушки?

Последовала короткая пауза.

– Тушки, kyrie? – осторожно поинтересовался крестьянин.

– Тушки, тушки, – нетерпеливо повторил Лесли. – Загубленных индюшек. Сами понимаете, мы не можем заплатить, пока вы не предъявите тела.

– Но это невозможно, – нервно проговорил мужчина.

– Что значит невозможно? – спросил его Лесли.

– Невозможно предъявить тушки, так как ваша собака их съела, – словно почувствовав вдохновение, заявил мужчина.

Сие утверждение вызвало настоящую бурю. Мы знали, что Роджер у нас упитанный и очень разборчивый. Он мог загрызть курицу, но ничто бы его не заставило полакомиться трупом.

– Врешь! Врешь! – взвизгнула Лугареция, из глаз даже потекли слезы. – Роджер хороший.

– Он никогда не ел убоины! – закричал Лесли. – Никогда!

– Пять моих индюшек! – взвыл коротышка. – Он съел пять моих индюшек!

– Когда он их убил? – прорычал Лесли.

– Да этим утром, kyrie, сам видел. – Мужчина перекрестился. – И всех съел.

Тут я вмешался и сказал, что Роджер был со мной этим утром в «Жиртресте-Пердимонокле» и при всей его смекалке никак не мог сидеть в лодке и одновременно пожирать столько индюшек зараз.

У Лесли выдалось тяжелое утро. Он бы предпочел мирно лежать на диване, читая учебник баллистики, но сначала у него чуть не случилась асфиксия из-за моих исследований анатомии черепахи, а теперь какой-то пьяный коротышка пытается его раскрутить на приличную сумму. Он никогда не отличался хладнокровием, но тут эмоции били через край.

– Двуличный негодяй! Лгун поганый! – зарычал он так, что коротышка попятился и заметно побледнел.

– Сами вы лгун и негодяй! – выкрикнул тот с задиристостью пьянчужки. – Ваш пес давит наших куриц и индюшек, а вы потом отказываетесь платить. Это вы лгун и негодяй!

Я думаю, даже после этого благоразумие могло бы победить, но тут коротышка совершил роковую ошибку, послав жирный плевок прямо под ноги оппоненту. Лугареция в ужасе взвизгнула и схватила Лесли за руку. Зная, на что он способен, я схватил его за другую руку. Коротышка, от страха сразу протрезвев, снова попятился. Лесли трясся, как вулкан, а мы висели на нем до последнего.

– Дерьмо свинячье! – ревел Лесли. – Высерок вшивый…

Один за другим сыпались затейливые проклятья, вульгарные, с анатомическими подробностями. Коротышка порозовел, затем покраснел. Он явно не подозревал, что мой брат так хорошо владеет разговорной греческой идиоматикой.

– Вы еще пожалеете. – Голос его дрогнул. – Да, пожалеете.

Он еще раз с вызовом сплюнул, хотя это, скорее, вызывало жалость, и поспешно ретировался.

Всей семье при содействии изрядной порции бренди понадобилось минут сорок пять, чтобы успокоить Лесли.