– Старыми – возможно, но не слюнявыми, способными вызвать гидрофобию.

– Если у тебя есть план получше, почему бы тебе им не поделиться?

– Дорогой мой, да мне-то что, – сказал Ларри. – Просто когда судья начнет кусать своих коллег, а ты будешь сидеть в греческой тюрьме, не вини в этом меня.

– Я тебя только об одном прошу: не лезь, черт побери, не в свое дело! – воскликнул Лесли.

– Успокойся, дорогой, – попросила его мать. – Ларри пытается тебе помочь.

– Помочь! – проворчал он, хватая сдуваемые со стола марки. – Как всегда, сует свой нос куда не надо.

– Знаешь, дорогой, – сказала мать, поправляя очки. – Мне кажется, что он прав. Некоторые в самом деле выглядят, гм, как подержанные.

– Он просил марки, и он их получит, – отрезал Лесли.

И несчастный судья таки получил марки, озадачивающие разнообразием размеров, формы, цвета и стадий разложения.

Произошло еще одно событие, стократно укрепившее уверенность Лесли в том, что он выиграет дело. Выяснилось, что владелец индюшек, которого Ларри называл не иначе как Карликопулос, неосмотрительно вызвал в суд Лугарецию как свидетельницу обвинения. Та пришла в ярость и хотела отказаться, но ей объяснили, что этот номер не пройдет.

– Нет, ну надо же, он хочет, чтобы я выступила на его стороне! – возмущалась она. – Не беспокойтесь, kyrie Лесли, я расскажу судье, как он заставил вас ругаться и обзывать его…

Тут все семейство как один попросило Лугарецию этого не делать. Полчаса ушло на то, чтобы ей втолковать, что можно говорить в суде и чего нельзя. Учитывая, что она, как и все корфиоты, была не сильна в логике, под конец все обессилели.

– Ну, если она будет свидетельницей обвинения, – заметил Ларри, – то смертного приговора, я думаю, тебе не избежать.

– Ларри, дорогой, не надо так шутить, – попросила мать. – Это не смешно.

– Я не шучу.

– Ерунда, – сказал Лесли, явно чувствуя себя не в своей тарелке. – С ней все в порядке.

– По-моему, будет гораздо безопаснее, если выдать Марго за Лугарецию, – вслух рассуждал Ларри. – С учетом ее отменного греческого она наверняка нанесет тебе меньший ущерб.

– А действительно, – подхватила Марго, впервые пораженная проницательностью брата. – Почему бы мне не выступить твоей свидетельницей?

– Не говори глупости, – сказал Лесли. – Тебя там не было. Как ты можешь о чем-то свидетельствовать?

– Я была рядом. На кухне.

– Что тебе еще нужно? – обратился Ларри к брату. – Если Марго и Лугареция будут на свидетельской скамье, тебе даже не понадобится судья. Толпа устроит тебе суд Линча.

Когда исторический день настал, мать призвала к бою всю семью.

– Вот еще, – отмахнулся Ларри. – Если он хочет сесть в тюрьму, это его проблемы. Незачем нас в это дело втягивать. К тому же я планировал утром спокойно посидеть поработать.

– Пойти в суд – наш долг, – твердо заявила мать. – Мы должны быть во всеоружии. Я не хочу, чтобы люди думали, будто я воспитала тюремных пташек.

Короче, мы все приоделись и терпеливо ждали, когда за нами приедет Спиро.

– Господин Лесли не беспокоиться, – осклабился наш шофер, больше похожий на тюремщика. – Все будет как следовать.

Но, несмотря на радужный прогноз, пока мы ехали в машине, Ларри декламировал «Балладу Рэдингской тюрьмы», к большой досаде Лесли.

В зале заседаний царило беспорядочное оживление. Одни прикладывались к чашечкам кофе, другие бесцельно, но с умным видом просматривали ворохи бумаг. Было много трепа и смеха. Карликопулос в выходном костюме избегал встречаться с нами взглядом. Лугареция по неведомой нам причине явилась в черном.

– Немного поторопилась, – заметил Ларри. – Могла бы приберечь траур до вынесения приговора.

– Господин Лесли, вы стоять здесь, а я здесь, – предупредил Спиро. – Я буду вас переводить.

– Зачем? – удивился тот.

– Вы не говорить по-гречески.

– Да ладно вам, Спиро, – запротестовал Ларри. – Он, конечно, не Гомер, но говорит вполне прилично.

– Господин Лесли не должен говорить греческий, – осклабился Спиро.

Не успели мы углубиться в подробности, как наступило общее оживление и появился судья. Он занял свое место, обвел взглядом зал, а увидев Лесли, просиял и кивнул ему.

– Они всегда улыбаются, перед тем как приговорить к повешению, – обронил Ларри.

– Дорогой, прекрати, – сказала мать. – Я нервничаю.

В тишине секретарь суда прочла обвинение. Карликопулоса вызвали для дачи показаний. Выступил он здорово: одновременно с подобострастием и возмущением, умиротворяюще и при этом задорно. Судья был явно впечатлен, а я так даже взбудоражился. Брат-заключенный, – кажется, это может стать реальностью. А тем временем пришел черед Лесли.

– Вас обвиняют в том, – заговорил судья, – что вы использовали клеветнические и оскорбительные выражения в адрес этого человека, а также сделали все, чтобы лишить его права на компенсацию за пять индюшек, которых загрызла ваша собака.

Лесли глядел на судью с непроницаемым лицом.

– Что он сказал? – обратился Лесли к Спиро.

Тот выпятил живот.

– Он сказал, господин Лесли, – слова зазвучали под сводами подобно грому, – он сказал, что вы его оскорблять и надуть за индюшки.

– Это просто смешно, – твердо сказал Лесли и хотел продолжить, но Спиро его остановил поднятой пятерней и сам обратился к судье:

– Господин отвергает обвинения. Он не может быть виноватым уже потому, что не говорит по-гречески.

– О господи, – простонал Ларри. – Спиро в своем уме?

– А что он сказал? Что-то не так? – всполошилась мать.

– По-моему, он сейчас накинул Лесли на шею удавку.

Судья, который выпил с Лесли не одну чашку кофе, получил от него кучу марок и не раз беседовал с ним на греческом, смотрел на обвиняемого бесстрастно. Даже если бы они не были знакомы, он не мог не знать, что Лесли разговаривает на этом языке. На Корфу ничто не оставалось тайной, а уж к иностранцу и его личной жизни интерес был всегда обостренным. Мы затаив дыхание ждали реакции судьи. Спиро же наклонил вперед свою мощную голову, как бык, готовый атаковать жертву.

– Вот как, – сухо заметил судья.

Он механически перебрал несколько бумажек и снова поднял глаза:

– Насколько я понимаю, у обвинителя есть свидетельница. Я предлагаю ее выслушать.

Для Лугареции настал звездный час. Она поднялась, сложила руки на груди и взглянула на судью по-королевски. Ее обычно бледное лицо раскраснелось, а печальные глаза сияли.

– Вы, Лугареция Кондос, работаете у этих людей поварихой? – спросил судья.