Англия, Пруссия – где они? А тут, под боком, в Орловской губернии – председатель сельсовета, блин, проверенный коммунист напился и потерял портфель с документами и наган!

Ученый В. Бехтерев считал, что сухой закон был отменен из-за того, что трудящиеся требовали крепких спиртных напитков.

Сложную игру затеял Сталин с продуктом, который становится, как и в «досухие» царские времена, неотъемлемой частью теперь уже и советского застолья. С царем разобрались. С белыми – тоже. Потом разобрались с нэпманом и кулаком. С попом, буржуем – все в порядке. Даже с Троцким он разобрался. И только водка не сдается!

Нет такой силы, которая в состоянии побороть тягу русского человека к водке. Как только попытаешься, тут же просыпается, встает в полный рост – как революционный рабочий в известной кустодиевской картине – Клим Чугункин. Миллионы чугункиных! Кто таков?

«Клим Григорьевич Чугункин, 25 лет. Холост. Беспартийный, сочувствующий. Судился три раза и оправдан: в первый раз благодаря недостатку улик, второй раз – происхождение спасло, в третий раз – условная каторга на 15 лет. Кражи. Профессия – игра на балалайке по трактирам.

Маленького роста, плохо сложен. Печень расширена (алкоголь).

Причина смерти: удар ножом в сердце в пивной «Стоп-сигнал» у Преображенской заставы…» (M.A. Булгаков. Собачье сердце).

Лексикон собаки-человека, прооперированной профессором Преображенским, весьма интересен с точки зрения изучения и арго революционного периода, и нравов, царящих в новом, советском обществе.

Шуточки Клима: «Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку».

Инструментарий бытовой лексики: «Отлезь, гнида!», «Не толкайся», «Бей его», «Подлец», «Слезай с подножки», «Я тебе покажу», «Признание Америки» и «Примус», «В очередь, сукины дети, в очередь!», «Обыкновенная прислуга, а форсу, как у комиссарши!», «Что-то вы меня, папаша, больно утесняете», «Что я, каторжный?», «Я не господин, господа все в Париже».

Штрихи к психологическому портрету Чугункина: «Ругался. Ругань эта методическая, беспрерывная и, по-видимому, совершенно бессмысленная…», «Обругал профессора Преображенского по матери…».

При любом строе Клим Чугункин задается одним и тем же вопросом: «Где я буду харчеваться?» Понятны опасения Ленина: и теперь ведь спросит. Потому как, оставшись без харчей, он, Клим, и миллионы ему подобных заявят: «Я без пропитания оставаться не могу».

И выставят властям ультиматум.

Ленин готов лечь на рельсы, чтобы помешать реализации проекта «Водка в обмен на продовольствие». Водка – городская, продовольствие – сельское. Он против такой смычки города и деревни.

Что ж, деревня и без города разберется. Только в 1924 году на изготовление тут самогона ушло 2 430 000 тонн разного рода продуктов – зерна, картофеля, свеклы. ВЧК НКВД (карательный орган) сообщает о 500 000 уголовных «самогонных» дел только в начале 20-х.

Из деревни теперь брать нечего. А где ж тогда «харчеваться»?

Москва в одночасье лишилась лошадей. Сергей Голицын пишет в книге «Записки уцелевшего»: «В газетах появилось грозное постановление об извозчиках. Лошадей хлебом кормят, а трудящимся не хватает. И поэтому правительство вынуждено ввести карточную систему на хлеб и на другие продукты… Конечно, виноваты вредители и кулаки, теперь к ним прибавились и ненасытные лошади…»

(Во владениях дружественного Сталину Мао Цзэдуна в дефиците зерна обвинили воробьев, после чего бедных птиц начисто истребили.)

В короткое время, пишет Голицын, не стало в Москве ни ломовых, ни лихачей, ни легковых извозчиков. В трамваях задыхались от давки. Несколько десятков новеньких таксомоторов «рено», купленных правительством города, погоды не сделали. Журналист Кольцов лез из кожи, доказывая, что такси для Москвы – панацея. Но многим эти «черные, похожие на браунинги» средства передвижения были просто не по карману.

Лошади табунами шли под нож. В Москве появилась колбаса из конины, которую почему-то нарекли «Семипалатинская». А с нею и новый московский анекдот: «Почему москвичи ходят не по тротуару, а по мостовой? Потому что они заменили съеденных ими лошадей…».

Сын русского винзаводчика П.А. Смирнова Владимир Петрович, имевший до революции конные заводы в России, вспоминал в эмиграции о «лошадином празднике», который отмечался каждый год 18 (31) августа именно в день их покровителей – святых Флора и Лавра:

«В этот день на лошади запрещалось работать, в церквах в честь лошади совершался молебен. Лошадей чистили, кормили отборным зерном и, не запрягая, приводили к церкви, кропили святой водицей. Гривы лошадей парадно украшали цветами, а в хвосты вплетались яркие ленты.

На храмовой площади церкви Флора и Лавра на Зацепе было в тот день не протолкнуться из-за огромного количества четвероногих и их хозяев. Люди ждали традиционного молебна.

Тут были и купеческие рысаки, и тяжеловозы-першероны, и извозчичьи клячи с вытертой по бокам шерстью и облезлыми хвостами. И красивые верховые кони из манежей и цирков.

А потом в честь лошади совершался молебен, после которого священник кропил водой и людей, и коней, высоко поднимая руку с волосатым веничком, с которого брызгали капли воды на головы собравшихся.

В ответ на хоровые гимны с площади неслось громкое ржание, стук нетерпеливых копыт о камни мостовой и многочисленные добродушные возгласы: «Тпрруу!.. Тпрруу!..»

После окончания праздника начиналась работа: московские извозчики возвращались на городские мостовые…»

Извозчик Утесова в известном обращении к своей лошадке удивлялся:

…Что-то в мире перепуталось хитро,

Чтоб запрячь тебя,

Я утром отправля-а-юся

От Сокольников до парка на метро…

Но лошадей Москва лишилась не из-за метро. Съели их по причине надвигающегося на Москву голода.

У лошадок эмигранта В.П. Смирнова, многие из которых до революции были настоящей легендой (один из его скакунов по кличке Пылюга, принимая участие в бегах Императорского московского общества рысистого коннозаводства, выиграл для своего хозяина десятки дерби, а композитор Николаевский даже написал в честь коня знаменитый «Пылюга-марш»), судьба и вовсе незавидная.

Пьяные матросы, захватив конный завод В.П. Смирнова, сперва перевешали всех собак, охранявших конюшни, а потом перерезали сухожилия его элитным скакунам. Об этом В.П. Смирнов случайно узнал от казака в Константинополе, где попытался возродить водочную марку отца.

Уж лучше бы – на колбасу.

…Итак, лошадей московских чугункины съели. А дальше-то им «чем харчеваться»? Сказать, что еды пока нет, но есть Продовольственная программа? Что на это ответит Клим? «Отлезь, гнида»?

Вот и думай теперь: дать Климу водку заместо еды или не дать?

Взаимоотношения К. Чугункина (он же Шариков) с водкой: