– Прости, любимая, я погорячился, – бормочет торопливо, глядя прямо перед собой. – Пойми, я слабый человек, ревнивый, больной, но зачем, зачем ты поддалась на его уговоры?! Объясни во имя всего святого! О, этот кобель умеет улещивать, соблазнитель высшей пробы, мастак. Но не сомневайся, ты по-прежнему возвышаешься в моей душе на пьедестале из чистого золота, и никто – слышишь! – никто не посмеет сбросить тебя, мое божество!..

* * *

Угасающим вечером стою у открытого окна своей квартирки и таращусь на освещенный закатывающимся солнцем двор, точно покрытый прозрачной охрой. Над ним парят маленькие облачка.

Я размышляю о сегодняшнем разговоре с Николашей Прокудниковым. Диалог оказался небесполезным. Особенно заключительная часть.

– А вам не кажется, – поинтересовался я, – что кто-то нарочно соединил ваших отпрысков в театре «Гамлет и другие»?

– Для чего? – искренно изумился Николаша.

– Не знаю. Но в результате мы получили убийство. Ваш сын оказался в одной постели с вашей дочерью, а утром ее нашли мертвой. Не похоже, что это случайность. Тут чувствуется рука хитрого и умного режиссера. Скажите, есть у вас на примете человечек, который мог бы устроить такую каверзу?

Впервые за время нашего общения его лицо напряглось, стало угрюмым и брюзгливым. Мне не раз доводилось видеть, как завзятые шуты в какой-то момент внезапно каменели, их мордахи обретали выражение суровое, почти жестокое. Вот когда, наверное, и проявляется сущность человека.

– Не хочется возводить напраслину на невиновных. Думаю, немало баб желает мне мучительной смерти, но – которая?.. Нет, ни одна из них такого не выдумает. Мозги куриные… Я, пожалуй, покумекаю и вам позвоню…

И звонит. В одиннадцать вечера, когда чищу зубы перед тем, как упасть в объятия Морфея, раздается вибрирующий звонок моей мобилы.

Прокудников.

Похоже, после нашей беседы он всерьез размышлял над моим вопросом.

– Насчет господина, который мог устроить подобную подлянку, – кисло цедит Николаша, точно делая мне одолжение. – Сообщаю. Существует такой субъект. Странный, скажу я вам, экземпляр. Обожает штучки-дрючки всякие вымудривать. Креативный крысеныш. Кстати, мы вместе учились в школе и даже были приятелями. Вы к нему обязательно приглядитесь. Он того стоит.

– Так, – бодро констатирую я. – Одна кандидатура появилась. Может, и другая на примете имеется?

– Другой кандидатуры нет и не будет, – с неожиданной враждебностью отвечает Николаша. – Ты с этим типом повстречайся, не пожалеешь. Мужик удивительный…

* * *

Сегодня удивительный мужик принимает меня в своей однокомнатной фатере. Лучи послеполуденного солнца озаряют продранные розоватые обои, и золоченые завитки узоров искристо вспыхивают.

Комнатка скромная, мебель старая (привет из советской эпохи), неплохо сохранившаяся, но бедная, сиротская. Убогая стенка поблескивает лаком, но дверцы покосились, провисли, мутноватые стекла заклинило, и они застыли в полузадвинутом положении.

Ощущение, что находишься под стоячей болотной водой. Я восседаю на продавленном стуле напротив балконной двери. Хозяин сидит спиной к окну. И получается, что я освещен солнцем, а он схоронился в тени.

Если он учился в одном классе с Николашей, значит, ему лет пятьдесят, плюс-минус год или два, а выглядит между тем семидесятилетним старцем. Сидит в инвалидной коляске, согнувшись дугой. Личико остренькое бледное и морщинистое. Остатки пепельно-седых волосенок взъерошены. Колясочка почти новая, сложной конструкции, с электромоторчиком, и калека довольно лихо гоняет по своему жилищу.

– Моя работа, – тотчас соглашается он, когда я – не сразу, с подходцем – спрашиваю о Снежане и Михе, вроде бы чудом оказавшихся в одном театре.

И хихикает. Он вообще частенько хихикает, при этом из правого уголка рта вытекает слабенький ручеек слюны и сотрясается тощенькое тельце.

– Я обезножил восемь лет назад после смерти женушки, умерла от рака. Мучилась страшно. И меня мучила. Должно быть, от такого потрясения мой организм забарахлил, и ноги отказали. Не слушаются совсем.

С тех пор радостей у меня практически никаких, жратва да телевизор. Я здесь, как в тюремной камере, на улицу носа не высовываю. Вот, нашел себе маленькое и вполне невинное развлечение, простительное инвалиду. Вы даже не представляете, какое это сладкое удовольствие! Воистину шербет, рахат-лукум! – Он целует свои тонкие длинные красноватые пальцы. – Разве калека не может позволить себе хоть немножко потешить душеньку? Я неплохой шахматист, перворазрядник, в молодости наездился по разным турнирам. Я поставил перед собой непростую шахматную задачку – и решил. Честь мне и хвала!

Кстати, я не просто свел двух деток Прокудникова. Нет-с. Я соединил их в театре «Гамлет и другие», где режиссером некто Бубенцов Федор Иваныч. А доченька его бывшей женушки – еще один незаконный ребенок милейшего Николая Николаича Прокудникова. Как видите, я выбрал этот театрик вовсе не случайно. Пикантная получилась комбинация, не находите?

– Согласен, работу вы проделали кропотливую и виртуозную. Но зачем?

– Этот вопрос заведет нас в таинственные дебри психоанализа. А потому отвечать не буду… Или так. Отвечу попросту. Когда я – от самого Николая – узнал, что в нашем городе существуют трое его внебрачных детей, это меня крайне заинтересовало. Появилось желание соединить их вместе и поглядеть, что будет. Всех троих свести не получилось, пришлось ограничиться двумя.

– Извините, но повторю вопрос: зачем?

– От скуки, – он снова хихикает, но бледно-карие выцветшие моргалки смотрят жестко и подозрительно: как отреагирую? – Вы, если не ошибаюсь, юрист? Значит, должны ясно понимать, что мои действия неподсудны.

– Не представляю, как вам такая комбинация удалась, – говорю с почти искренним восхищением. – Ведь вы не выходите из дома.

– Секретец! – и снова раздается его мелкий смешок, и в правом углу рта показывается слюна. – Впрочем, особой тайны тут нет: терпение и труд. Как в любом деле. Терпение и труд. И, конечно, изощренный ум. Меня, повторю, увлекла сложность задачи. Должен сознаться, на ее решение пришлось убить массу времени. Но что такое время для доживающего свой век калеки?.. Да, между прочим, учтите: я пользовался только телефоном и старыми связями… Меня интересовал сам процесс, будоражила мысль: смогу или нет? Но едва – после стольких усилий и трудов – исполнил задуманное… не поверите, сразу же охладел. Наверное, это свойство всех творцов.

– Ваша шахматная задачка привела к смерти Снежаны.

Он разводит худущими руками, искоса по-птичьи поглядывая на меня и криво усмехаясь.

– Ну, тут я не причем. Я потому и признался, что не чувствую за собой абсолютно никакой вины. Иначе бы клещами правду из меня не вытянули. Я бы и под пыткой кричал, что знать ничего не знаю, что это – коварный навет моих недоброжелателей.