В двадцать три пятнадцать от здания на Лубянке отъехало два одинаковых черных ЗИМа.

— Поезжай медленно, — распорядился пассажир на заднем сидении.

— Есть, товарищ Берия, — негромко, как того требовал Хозяин, отозвался шофер.

Если среди московских пешеходов, предпочитающих в поздний час прогулку взбиванию подушек и разбору постелей, попадались водители, то их профессиональный слух должен был оценить работу прекрасно отлаженных двигателей, как музыкальный слух оценивает виртуозность и чистоту звучания инструмента. Автомобиль, давая себя обгонять ночному транспорту, неторопливо катился вдоль тротуара. Шофер знал, что Хозяин любит оглядывать ночные улицы.

— Мимо Большого поедешь, — сказал Берия.

И это знакомо шоферу. Хозяин нередко выбирал этот маршрут, почти всегда, когда совпадало время. Он часто возил Хозяина и в сам Большой театр, и в другие театры, но сейчас, водитель знал, искусство ни при чем.

Много чего знал шофер, земляк самого товарища Берии. Например, что сбей он, шофер, пешехода, или сядь за руль нетрезвым, или заглохни машина на полдороге, Хозяин будет гневаться, обложит последними словами и на русском, и на их родном мингрельском, выгонит с работы, может даже подписать на твоих глазах бумагу на твой арест. Но важно не паниковать, а подождать до следующего дня, прийти на работу как ни в чем не бывало, и Хозяин, скорее всего, сделает вид, что ничего вчера не случилось. Ну, в крайнем случае, еще раз поругает за то, что совсем обленился в наркомовском гараже. За эту отходчивость водитель любил Хозяина. Однако попробуй ты, шофер самого товарища Берии, начать знакомиться с новыми людьми, да еще пить с ними, или вообще ни с того ни с сего изменить свои привычки, свой образ жизни, скажем, вдруг возьми и увлекись теми же театрами — вот тут тебе не поздоровится. Хозяин прав — если ты шофер товарища Берии, ты не должен ничем вызывать подозрение товарища Берии, второго человека великой страны, который оказал тебе доверие. Иначе зачем ты лез так высоко, мотался бы без всяких забот в Сталинири[30] на «продуктовке» по овощебазам и «холодильникам».

Спектакль уже закончился. Может быть, пятнадцать минут назад или чуть больше. Шофер уверенно судил по количеству таксомоторов, проезжающих по встречной. Значит, люди до сих пор выходят из дверей Большого, расходятся кому куда надо. Люди стали попадаться им навстречу, еще когда не было видно здание с конями. Пары, одиночки, группы. Молодые, пожилые, москвичи, гости. Обсуждали, хохотали, шли погруженные в себя. Помахивали сумочками, опирались о тротуар тростями и зонтами, держали в руках скрученные трубкой «программки».

— Развернись и поезжай по той стороне, — услышал шофер голос Хозяина. Значит, кого-то увидел. Первый ЗИМ, а за ним, разумеется, и второй, совершили разворот. Поехали в обратную сторону.

— Рафик, — позвал Хозяин.

— Да, — откликнулся тот, кто сидел впереди рядом с шофером.

— Видишь, ту девочку в коротком пальто, в берете, сейчас задумчиво покусывает «программку». Пригласи ее к нам в гости. Может быть, она согласится.

— Хорошо, Лаврентий Павлович, — красавец-армянин, майор госбезопасности Рафик Саркисов положил ладонь в черной перчатке на ручку дверцы, ожидая когда ЗИМ остановится. Шофер мягко причалил машину к тротуару. Майор вышел, прикрыл дверцу, которую спустя какие-то секунды вновь открыли.

— Разрешите, товарищ Берия?

— Садись, Заза.

Место Рафика занял телохранитель из второй машины. Отработанный порядок. Шофер косил взглядом в зеркало заднего вида, в котором в темноте поблескивали стеклышки пенсне. Шофер ждал приказа. Он последовал.

— Поехали домой.

Когда машина тронулась, Лаврентий Павлович проводил взглядом перебегающего через дорогу армянина. Тот придерживал рукой шляпу, развевались полы его темно-коричневого пальто. Лаврентий Павлович отвернулся. Рафик справится, у него хорошо получается. Поэтому он, а не кто-нибудь другой, сидит на переднем сидении. Поэтому дело доверено армянину, а не мингрелу, не грузину вообще.

«Поехали домой» означало, что можно набирать скорость, какая понравится, если не будет дано на то специальных указаний. Но по городу шофер предпочитал держаться в пределах разумного. Зато на трассе выжимал из машины все ее бензиновые соки и лошадиные силы. Сегодня они ехали не «домой» на Малую Никитскую, а «домой» на дачу.

В машине было привычно тихо. Шофер занимал свои мысли раздумьями о Хозяине. Товарищ Берия поступает верно. Нравится ему вино — он пьет его, захотел самый быстрый катер на Москве-реке — получил его, нравится ему женщина — он берет ее. Любая женщины должна быть только рада тому, что на нее обратил внимание второй человек великой страны. Одарив таким вниманием, ее признали красавицей, возвели, как чемпионку, на пьедестал. Потом и женщины, и ты, и все другие должны быть благодарны его Хозяину за одно то, что он убрал этого кровожадного уродца, бесноватого карлика Ежова. Скольких тот еще отправил бы на расстрел просто из-за того, что ему что-то мерещилось, этому психу, у которого изо рта текла слюна. А Хозяин наказывал только за дело. И очень любил жить красиво, как и все мы это любим, но не у каждого получается.

За машиной закрылись ворота дачи наркома, дачи, когда-то принадлежавшей графу Орлову. Охрану на воротах не удивило отсутствие второго ЗИМа. Они догадывались, что она подъедет попозже, привезет Рафика и, конечно же, какую-нибудь женщину.

Здороваясь по-грузински с охраной, Берия взбежал по крыльцу.

— Товарищ Берия! — Подошел к наркому в прихожей один из адъютантов. — Звонил товарищ Меркулов, — он подсмотрел в маленький блокнотик. — Срочные известия по «Кобзарю».

— Спасибо, Вахтанг.

И Лаврентий Павлович, не раздевшись, подошел к тому телефону, что стоял в коридоре. Набрал рабочий, а потом домашний номер Меркулова. По первому сказали, что уехал, по второму — не приехал. Раз он так медленно ездит, тогда подниму его посреди ночи, решил нарком. Я сегодня долго спать не лягу…

— Вахтанг, — подозвал Берия адъютанта. — Будет надоедать Меркулов, скажи, что я позвоню ему, когда освобожусь…

* * *

Картофель топил масло. Оно стекало свечными оплывами по горячим рассыпчатым бокам, растекалось желтой лужицей по дну фаянсовой тарелки. Мельхиоровая ложка разделяла картофелины на части, погружаясь в них острым краем, пока не стукнет по дну, а потом толкла, перемешивая с маслом и зеленью. Зелень — укроп, петрушка и сельдерей — росла в деревянных ящиках, занимающих подоконники размерами с театральные подмостки. И подоконники, и высокие стрельчатые окна, заклеенные сверху газетами, а внизу прикрытые плотными темными занавесками, и крыльцо с коваными узорчатыми перилами, и изъеденная временем стенная кладка, да и вообще все, на что натыкался взгляд снаружи и внутри здания, — все порождало вопрос «это ж при каких царях оно построено?»…