административное звено, но советский закон же не позволит сделать это. Я согласен — завгор строговат, но он исполняет букву закона. Как же я вмешаюсь?

Шахтеры загалдели. Сначала понизили заработок, а вот теперь оставили вовсе без работы. Средств на выезд нет, а пешим в пятидесятиградусные морозы, без подходящей одежи и еды по Витиму с редкими зимовьями далеко не уползешь.

— Как же теперь быть? В прежние времена, при царизме, при капитализме и то вывозили на своих баржах до Киренска или до Жигалова, а тут — подыхай на морозе. Хуже Лензото зажимают. Айда в союз, ребята!

— Ступайте. Может быть, союз найдет возможным изменить договор концессии с правительством, — пожал плечами инженер. — Я буду только рад.

Кучка шахтеров двинулась к союзу. Лидия постояла за углом. Когда Тин-Рик скрылся в конторе, торопливо, стараясь не скрипеть снегом, чувствуя сердцебиение, точно преступница, шла пригнувшись под окошками конторы и, заметив четвертушку бумаги на доске объявлений, жадно пробежала по ней глазами.

«Настоящим обращаем внимание рабочих и служащих, что рудничный комитет не имеет права давать какие-либо непосредственные распоряжения, касающиеся их работы. Исполнивший распоряжение рудничного комитета подлежит ответственности перед администрацией правления».

Позже Лидия видела, как шахтеры выходили из союза и разбредались попарно и поодиночке в поселке. Ей было жаль людей. Она начала понимать политику управляющего. Сам остается в тени, даже в роли сочувствующего, и ловким маневром натравливает рабочих на союз, который, конечно, не вправе приказывать горнему надзору. Происходит какая-то игра. Как будто управляющий совершенно не заинтересован в добыче золота. Что же тогда представляет из себя концессия? Полная незаинтересованность в сохранении приисков, никаких затрат на поддержание шахт. Даже безответных старателей и тех разгоняют… Неужели будущие драги и какие-то новейшие способы работы и оборудование добудут золото еще дешевле, чем старатели?..

На следующий день она видела в окно, как по дороге в белые просторы двигались черные фигуры с котомками. Медленно, словно задумавшись, подвигались они к повороту и вдруг исчезали, как соринки, подхваченные сквозняком, прорвавшимся между ущелий — падей. Нетерпеливо ждала вечера. И лишь только муж вошел в дверь, задала ему вопрос:

— Скажи мне, пожалуйста, почему рабочие уходят с приисков?

Федор Иванович, снимая брезент, оглянулся.

— Не нужны, вот и уходят. Их пожалели, позволили заработать на дорогу на сверхурочных, а они рудком послушали. Управляющий распоряжение отдал, чтобы ни минуты таких молодцов не задерживать.

— Но ведь они ничего незаконного не сделали, кажется. Сверхурочные запрещаются законом о труде.

— Законом о труде запрещаются, а законом о безопасности и правилами ведения горных работ разрешаются. Надо было — их поставили. Стали не нужны — уволили.

Федор Иванович уселся на скамье в прихожей и нагнулся, чтобы стащить сапоги с ног. Он ходил в шахты всегда в казенных сапогах, они так и стояли около двери, в глине, в грязи. Покраснев от напряжения, раздраженно возразил:

— В двенадцатом году тоже ничего незаконного не делали, — продолжал ворчать смотритель, — а все было незаконное. Им хоть каждый день новые законы пиши и все-таки никогда не угодишь. Если он голоден — давай лопать, если подкормился — надо напиться, а напился — называй на «вы», ваше благородие стал.

Сапог сорвался с ноги и отскочил в сторону. Смотритель оглядел грязные руки и взялся за другой. Вдруг выпрямился и взглянул на жену. Думал — она что-то с треском и звоном свалила со стола. Пламя в лампе высунуло язык, по прихожей прошла струя холода. Лидия запоздало вскрикнула. Понял, в чем дело и Федор Иванович. Наполовину стянутый сапог беспомощно лежал на полу со свернутой на сторону головой. В окне чернела дыра. На столе валялся серый от инея камень и, прокаленный морозом, испускал лучики пара.

— Что же стоишь! — крикнул он. — Заткни чем-нибудь, говорил сто раз — завешивай окна, когда зажигаешь огонь!

Такого тона от мужа Лидия до сих пор не слыхала. Удивленно поднялись брови, глаза почернели.

— Вы ни разу не сказали, для чего это надо. Я не предполагала, что в окно могут бросить камень.

— А вот бросили. Эти негодяи на все способны!

25

Ночью Лидия плохо спала. Утро показалось необычно долгим и томительным. Еще не пробило на стенных часах девять, вышла погулять, чтобы рассеяться.

Солнце давно выбралось на бледное небо. С прищуренными глазами, ослепленная яркой белизной, бродила по насту среди заброшенных шахт, разрезов и отвалов. Местами снег неожиданно проваливался, и тогда она вдруг опускалась до колен, как будто из взрослой превращалась в подростка.

Десятками лет тысячи рук нагромождали холмы породы, перемытых песков, тщательно осмотренных, раздробленных камней. Совсем недавно кипела здесь жизнь, раздавались крики коногонов, пыхтели лебедки; стрекотали пульзометры и камероны, гудели под землей взрывы, тянулись вереницы подвод и шахтеров по дорогам и тропам взад и вперед, как в оживленном муравейнике, и — все исчезло. Стоит над долиной негреющее солнце, играют снежинки, как бриллианты, насыпанные ворохами на белое полотнище, и тихо.

Она брела дальше. Мотки тросовых канатов корчились из-под снега, здесь и там чернели куски барабанов от бремсбергов, углы поворотных кругов с линейками узеньких рельс. Из провалов шахт торчали стремянки… Мертвое царство. Выросшая в крае, где золотопромышленность — единственный источник и труда и жизни, Лидия не раз видела умирание отработанных приисков, но там смерть была естественной, здесь же она казалась насильственной.

Проносились отрывками картины прошлого. Вокруг приисков непрестанно кипела борьба. Тяжба рабочих с хозяевами, интервенты, банды Пепеляева… Горячая кровь, мерзлая земля и золото!.. Возникали больные думы о муже, о Тин-Рике. Самое тяжелое было в том, что они в одно и то же время казались близкими и врагами. В них то и другое было переплетено и запутано, как корни под слоем плотной земли. От них исходило тепло ее жизни и от них же дуло замораживающим холодом. Чтобы отделаться от бесплодных мыслей, пошла быстрее, сбегала с отвалов, полированных ветрами. Вскрикивала от удовольствия, провалившись в снег, нисколько не затвердевший в затишье.

Возвращалась к стану, сделав полукруг, новыми местами. Неподвижная фигура с винтовкой остановила ее:

— Не полагается тут ходить, или не знаешь!

Хотела возмутиться, но заулыбалась. Перед ней стоял Прохор, давнишний знакомый — сторож конного двора, теперь милиционер. И он узнал ее. Зашевелился в огромном тулупе.

— Проветриться ходила? Теперь — гуляй. Простор!

Он сбросил рукавицы, прислонил винтовку к столбу и принялся крутить цигарку.

— Эх, дела, дела божий, суд царев. А как было прииск пошел…

— Да. Вот судьба — и ты же охраняешь их…

Прохор встрепенулся от упрека.

— Оно не их, конечно, местность золотую. Поставили и стоишь. Дело исполняешь. И