Ни про какую куклу Клавдея не знала. И Лики никакой там не было. Ну да душеньке ребенка виднее.

— Схожу, — пообещала Клавдея, — ты уж меня, дитятко, прости… Не я погибели твоей желала.

— А ты Марику помоги, — опять тихонечко попросил голосочек.

Тут вдруг зазвенели колокольчики, и голосочек исчез. Грустнее еще стало Клавдее, будто кто проклятие на нее наложил или сглазил. Однако она решила от окошка отойти, а то еще чего привидится.

Прошла на кухню. Включила свет — все не так страшно со светом-то.

— Кукла кака-то… Кака еще кукла-то? — спросила она невесть кого.

Тут вдруг взгляд ее уперся во что-то, лежащее под столом. Она нагнулась и побледнела. Трясущимися руками она достала из-под стола маленькую куклу Барби.

— Батюшки, — простонала Клавдея, — батюшки святы…

Она вскрикнула, подхватила куклу и, отчего-то крепко прижав красотку к щуплой своей груди, выбежала на улицу.

* * *

Она выбежала во двор. Было совсем уже поздно. Никого на улице, как назло, не было. Даже разгульных подростков. Клавдея посмотрела на луну. Ей показалось, что луна ей подмигнула. Она вздрогнула. Сразу захотелось домой. Она даже сделала шаг в сторону дома, но вспомнила, как там было страшно, решила все ж таки остаться на улице.

Присев на лавку, немножко успокоилась. И услышала опять звон колокольчиков. Она резко обернулась на их звук, но никого не увидела.

— Ерунда все, — попыталась успокоить себя несчастная, — мамка говорила, нету никаких призраков…

Со страху Клавдея начала думать, как ребенок. Тихая и пустынная улица подействовала успокаивающе на Клавдею. Где-то вдалеке прогрохотал трамвай.

— Вот и ладно, — обрадовалась его шуму Клавдея, — раз трамваи ходют, призраков точно нету…

Стоило ей только это произнести, как рядом раздалось пение. Пели несколько тонких голосочков. Жалобно. И пели-то гимн церковный. Клавдея этот гимн слыхивала по телевизору. Красивый, аж плакать хочется. Сейчас особенно захотелось. Три детских голоска пели «Иже херувимы»… У Клавдеи защипало в носу, как при насморке…

— Ой, никак Боженька-то есть? А я его, родимого, гневлю…

Клавдея начала тихонько ныть. Со страху в ней проснулись давно утраченные человеческие чувства. Она глянула в глубь улицы и увидела…

* * *

Он стоял в белом хитоне. Его волосы развевались на ветру. Ноги не касались земли.

— Кто это? — не поняла Клавдея и внутренним наитием поняла кто… Как поняла, мелкою дрожью затряслись колени. А Он будто Клавдеин страх уловил, погрозил ей пальцем и начал вверх подниматься. Больше Клавдея ничего не видела. Она начала медленно оседать на землю в глубоком обмороке.

* * *

Очнулась Клавдея, как это ни странно, не на улице, а в комнате. Над ней склонилось бородатое лицо. Клавдея даже не знала, стоит ли ей пугаться. Тем более что человек, склонившийся над ней, был в рясе.

«Святой отец, — подумала Клавдея, — убьют, не иначе… Священника уже вызвали…»

Впрочем, пораскинув мозгами, она подумала, что душегубы к жертвам священников не приглашают.

— Вам было плохо, — пояснил священник, — я нашел вас лежащей. С вами что-то произошло?

— Бесовщина, батюшка, — прошептала отчего-то хриплым басом Клавдея, — призраки одолели.

И она поведала старцу о своих ночных видениях.

— Да тебе это, верно, во сне приснилось, — не поверил ей он.

Да и кто в это поверит? Сама Клавдея, не случись с ней этого, вовек бы не поверила…

— Ей-Богу, не вру…

— Не божись… — сурово ответил тот, — ты, верно, в грехе погрязла. Раз тебе призраки покою не дают.

— Ох, батюшка, погрязла, — радостно согласилась Клавдея, — самой, батюшка, страшно, как погрязла…

— Исповедаться тебе нужно, — решил он. Она была готова расплакаться от его доброты. Схватила руку и прижала ее к губам. Он кивнул.

— И немедленно. Меня тебе сам Господь, видать, послал…

Она кивнула торопливо, и он накинул на ее голову епитрахиль.

* * *

Отец Андрей сидел в это время со мной на кухне. Я слушала, что рассказывает Фреду Клавдея. Через наушник. Отцу Андрею это слышать было нельзя — исповедь есть исповедь. Он не имеет права раскрывать Клавдеины тайны. И так ему, бедному, предстоит исповедоваться в том, что он отдал на время свою рясу Фреду.

* * *

Исповедь была закончена. Клавдея смотрела на отца Фреда благодарными глазами. Она чувствовала, как ей полегчало.

— Ох, батюшка, — аж зажмурилась от этакого облегчения Клавдея, — до чего ж полегчало… Слов нету.

— Теперь, дочь моя, будешь в этом доме весь завтрашний день, — сказал отец Фред. — Это тебе будет епитимья. Из дому не выходить, в окна не выглядывать.

Клавдея несколько раз кивнула — для верности. Она сейчас согласилась бы и на большее наказание.

— А теперь — прощай, и впредь не греши.

С этими словами добрый священник вышел из комнаты, оставив Клавдею в твердом убеждении, что целую неделю она пить не будет. После этакого чудного чуда Клавдея решила очиститься от греха пьянства.

* * *

— Все? — спросила я у Фреда.

Он кивнул.

— Заснула. Спит, как невинное дитя.

— А она точно не уйдет отсюда до вечера?

— Ни за что… — засмеялся Фред.

Мы вышли на улицу. Ангельский хор поджидал нас у меня дома. Девчонки пили чай, и по их рожицам я поняла, что приключение их развлекло.

— У нас получилось? — встретили они нас вопросом.

— Вас, лапушки мои, хоть завтра можно в церковный хор, — улыбнулся отец Андрей, — поете как ангелы…

Они рассмеялись, довольные собой. Даже покраснели — кто от смущения, а кто от удовольствия.

— А у Фреда вышло лучше всех.

Мы обернулись и посмотрели на него. Он себя, по-моему, неважно чувствовал. Его лицо побледнело, глаза стали больше.

— Что с тобой? — спросила я, немного испугавшись за него. Он улыбнулся:

— Ничего. Немножко устал. Перенервничал. Такой, Танюха, у нас парад-алле получился, а? Как я по воздуху-то ходил!

И он рассмеялся. Я попыталась рассмеяться в ответ, но не могла. Фреду было плохо — я это видела.

— Тебе нужно отдохнуть, — решила я, — иди приляг.

— Нет, — покачал он головой, — я домой пойду. Там арестантка. Вдруг ей удрать захочется. Доползу, Танюха, не бойся.

Он нежно погладил меня по щеке.

— Ты классный режиссер, — сказал он, — если тебе надоест сыск, могу спротектировать в Голливуд. Я ж у Паркера в массовке снимался.