и был в курсе всего, что происходило на Верховине после прихода новых, жестоких господ.

Застыла поодаль, прижав руки к груди.

— А вы подойдите, не бойтесь! Жандармы — тоже люди! Какую-никакую копейку дайте парню, если имеете… — Лусьбум словно угадал, для чего пришла на вокзал в тот самый час, когда сына вели из села.

Слова стрелочника прибавили смелости. А тут и сын окликнул:

— Мама!

Это тоже прибавило решимости. Подошла поближе. — Ты виноват?

— Нет!

И больше ничего не было нужно. Значит, ясное дело, кто-то жестоко ошибся. Полезла за пазуху, вытащила узелок с деньгами. Жандармы неотрывно смотрели.

— Возьми! — звякнули на ладони медяки.

— Мне денег не нужно… Паны и накормят, и напоят… — усмехнулся через силу.

Ничего не поняла и сунула мелочь в карман его курточки, в ней гимназист пас с братом коров у Ясеневой. Это было в ту весну, когда мадьярское королевство отправилось завоевывать Трансильванию и занятия были прекращены — гимназии понадобились для нужд армии.

Медяки выпали из дырявого кармана, покатились по перрону. Наклонилась, стала собирать, будто и вправду терялось сокровище…

Люди засуетились — за переездом через шоссейную дорогу показался приближающийся паровозик.

Состав неспешно затормозил. Жандармы с сыном вошли в вагон.

Стояла одинешенька, не отрывая глаз, пока поезд не скрылся вдали. Кого спросить, на сколько дней и ночей увезли ее сына? И какой же беспомощной чувствовала себя в этом мире панов и панской кривды!

И теперь, в далекую от ареста сына майскую ночь, стояла перед тем же вокзалом у межгорья и видела все, как вчера. Хоть переменился с тех пор мир, и люди сделались иными, и жизнь стала другой — без жандармов и без страха…

— Сейчас, бабушка, поезд на Усть-Черную пойдет! — диспетчер выбежал из дежурки и задержался на ступенях.

И правда, порожняк, что шел из долины в горы, уже виднелся.

Уходила прочь та давняя материнская тревога, и стало легче…

«Все-таки свет не без добрых людей! Едем!» — подумала и перебросила торбу с паляницами через плечо.

СКАЗКА БЕЛОГО ИНЕЯ

Мать остановилась в конце усадьбы возле ореха — уже несколько лет, как он ожил и зазеленел после бури, — и Анна увидела ее из окна.

Разложила на столе коробочки и флакончики с парфюмерией — давненько не бывала в родных местах, не виделась с подружками по детству и сельской школе, вот и хотела предстать перед ними, как положено даме, живущей в городе с его порядками и обычаями… Да и вообще… Все к этому обязывало: и семья, и образование, и специальность, по которой работала…

И при всей сдержанности и врожденной скромности, собираясь в село, где родилась, бегала с ребятишками, куда, как птица из далеких краев, изредка прилетала, она и принарядилась, и воспользовалась всей прелестью покупных ароматов, хоть в ее крестьянской родимой хате никто на это гроша ломаного в жизни не выкинул бы…

Когда увидела на усадьбе мать, подумала: не лежит теперь дорога к подругам. И все же не сняла украшений, прошлась пушком с пудрой по смуглому полнеющему лицу, провела по губам помадой, удовлетворилась этим и стала укладывать косметику во вместительную сумку с разной дорожной мелочью.

Мать подошла к огородику, что с весны до осени зеленел подле хаты. Вдоль него одна дорога вела вверх, через холмы, от прадедами взлелеянного гнезда к соседским дворам, другая, коротенькая, сворачивала к их усадьбе, она начиналась здесь же, от калитки с козырьком на столбиках.

Два чувства овладели Анной. Первым была светлая радость, счастье от сознания, что видишь мать живой и здоровой. И сколько бы лет тебе ни было, всегда ощущаешь себя ребенком оттого, что есть еще у тебя мама…

А второе чувство обожгло совесть горьким упреком: ведь самый близкий, самый родной человек на свете отдал тебе все, получив так бесконечно мало…

Услышала, как скинула мать на крыльцо висевшую на плече котомку. Все получалось неожиданно, и нужно было хоть сейчас на что-то решиться: то ли выбежать навстречу, то ли ожидать ее в комнате, из окна которой виднелась Ясеневая. Отсюда гора всегда сияла так, будто хату нарочно поставили лицом к вечной ее красе.

Сидеть у стола дальше показалось неудобным, и Анна шагнула к порогу.

Уставшую от тяжелой ноши и дальней дороги — по горным кручам чертей гонять за грехи, а не пожилому человеку ходить, — дочь схватила ее в свои широкие объятия. Припала свежим лицом к маминому увядшему и все еще не по возрасту прекрасному… Тепло родных рук невольно вернуло в детство, когда прижималась к матери в ожидании скупых ласк и редкой нежности — не до них было в неизбывном труде и вечных заботах.

Анна сама давно познала материнство и, как врач, не одного ребенка приняла собственными добрыми руками… А тут вдруг стала маленькой, беззащитной, как в то далекое зимнее утро, когда увидела деревья, искрящиеся серебром… Мать обнимала ее и грела, а девочка неотрывно глядела в окно на несказанное загадочное волшебство и все хотела постигнуть сказку белого инея…

— Наверное, голодная? Сейчас буду стряпать, только огонь разожгу. — Мать поцеловала дочку и по давней привычке сразу же захлопотала. Так всегда делала, стоило только кому-то из детей переступить порог родной хаты.

— Ни капельки! — улыбнулась в ответ. Да и в самом деле, не ребенок же, могла и сама поесть…

— Чего бы побыстрее сделать? — засуетилась мать и стала предлагать: — Козье молоко есть, брынза, токана картофельного хочешь? — Она знала, что любит дочка простые деревенские кушанья, и потчевала от души.

И сразу наполнилась хата уютом, сердечными хлопотами хлебосольной хозяйки.

Когда-то дом ее, битком набитый детишками, был беден, и праздником становились пригоршня кукурузной муки, горсточка фасоли или кучка картошки… А теперь поселился здесь такой достаток, о котором раньше не могла и мечтать: и молоко от своей коровы, и домашнее сало, и муки вдоволь, не кукурузной — пшеничной, и запас картошки с огорода, и брынза, и многое другое… Чего еще желать простой крестьянке, живущей высоко в горах? Да если вспомнишь, как не баловала ее судьба смолоду…

Оглядела хату, будто только заметила, что кого-то не хватает.

— А старик наш где? — глянула на лежанку, застеленную мохнатым цветным покрывалом. С возрастом хозяин полеживал на ней и днем, если не случалось дома полезного дела.

— Сказал, что идет на похороны Кузика. Как это, бедняга, разбился? — Анна хотела узнать подробности, отец при встрече успел сказать только, что вот, мол, ушли в этот год из жизни два