в курсе моей стажировки, а о том, что Рамон д’Артуро назвал Ларкина «неизвестно кем», кроме Элли вообще никому не ведомо. Ей не следует намекать на факты, которыми я не готова делиться.

— Я его знала достаточно, — говорю. — В Сент-Амброузе его любили абсолютно все. Включая мистера Соломона.

Дядя Ник откидывается на стуле с альбомом Blondie в руках.

— Я бы не возводил Уилла на пьедестал, Бринн. Ничто человеческое было ему не чуждо, и он мог сорваться, как любой из нас.

— Сорваться? — переспрашиваю. — Что ты хочешь этим сказать?

— Сама знаешь.

Дядя Ник продолжает перебирать пластинки и наконец выуживает из стопки альбом Simple Minds, испускает победный клич и поет: «Don’t, don’t, don’t, don’t, don’t you forget about me»[3].

— Нерд, — фыркает Элли.

Я откашливаюсь:

— Нет, не знаю. — Дядя Ник недоумевающе хлопает глазами — он явно забыл, о чем шла речь. Приходится повторить: — Что ты имел в виду, когда сказал: мистер Ларкин мог сорваться?

— Ну, выйти из себя, — поясняет дядя. — Накинуться… не на детей, конечно, — добавляет он, видя, как я поднимаю брови. — На родителей. Я, когда оставался помогать на продленке, пару раз слышал, как дело доходило до крика.

— До крика? — не понимает Надя. — На кого?

— Понятия не имею, — пожимает плечами Ник. — Я старался особо не вникать. Хотя не раз видел, как из его кабинета вылетала разъяренная Лаура Дельгадо.

— Мама Шейна? — Я не так хорошо знаю миссис Дельгадо, но при мне она всегда невозмутима и сдержанна. — Разве она способна на крик?

— Да не она, — уточняет дядя Ник. — Кричал-то он, а она уходила в ярости. Уилл был способен довести кого угодно. Может, вся эта журналистская шумиха разбередила чьи-то старые раны. — Тут он спохватывается, что словами «журналистская шумиха» мог нечаянно выдать информацию, которую, кроме меня, знают только он и Элли, и поспешно добавляет: — А может, у мистера Соломона день не задался. Говорят же: старость не радость.

Дядя встает с хрустом и морщится. Сестра хихикает.

— Радикулит замучил, деда Ник? — спрашивает она.

— Тебе не пора? Моцарт заждался, — парирует он. — Ладно, я пошел. А вы?

Смотрю на настенные часы. От силы восемь тридцать.

— По-моему, слишком рано.

— Уже решили, кто за рулем? — спрашивает дядя загробным голосом, который, как ему кажется, похож на отцовский.

Надя берет у Мэйсона мячик и начинает подбивать его ракеткой.

— Я за рулем! Как всегда.

У Мэйсона такой вид, будто ему не терпится поскорее отсюда свалить.

— Можно подумать, мы только и делаем, что по тусовкам разъезжаем, — ворчит он. — Эта — первая за год!

— Год только начался, сегодня восьмое января, — напоминает Надя.

— Я считал вместе с новогодними праздниками.

— Напрасно. Новый год — новый отсчет.

* * *

Мы так стараемся не выказать чрезмерного рвения и не появиться слишком рано, что опаздываем часа на два.

— Ух ты, знатная попойка! — обалдевает Мэйсон, когда в конце семимильной подъездной дорожки перед нами вырастает огромный дом. Современный дизайн, по всему фасаду — окна от пола до потолка, и в каждом из них разговаривают, пьют и танцуют.

— Тебя за такие слова сразу выгонят, — предупреждает Надя.

— Похоже, родителей нет дома, — замечаю я. Еще одна деталь, о которой Шарлотта не упомянула.

— Дальше не поеду. — Надя притормаживает. — Там яблоку негде упасть. Не хочу, чтобы меня заперли.

Машины стоят в два ряда по обе стороны подъездной дорожки, наш универсал «Субару» притуляется в самом начале газона.

Я подаюсь вперед и хлопаю впередисидящих по плечам:

— Итак, начинаем знакомство с элитной тусовкой.

— Давайте ее так не называть, — говорит Надя.

— Давайте перестанем цепляться к словам, — ворчит, вылезая, Мэйсон.

Мы идем к дому пешком, лавируя между тесно припаркованными машинами. Останавливаемся перед фасадом, который сплош сделан из окон.

Первой прерывает молчание Надя:

— А вход-то где?

Тут один из гостей толкает окно и выскакивает наружу. Проносится мимо нас, падает на колени, его выворачивает под куст. Из открытой стеклянной двери пульсирует музыка.

— Спасибо за наводку, — говорит Мэйсон и хватает тонкую серебристую ручку.

— Ему не надо помочь? — спрашивает Надя, оглядываясь на парня в кустах.

Я морщу нос:

— Тут не поможешь.

Парень встает и пошатываясь плетется обратно к двери.

— Перебор, — машет он нам пластиковым стаканчиком, который все еще держит в руке.

— Начало многообещающее, — изрекает Мэйсон и жестом приглашает войти: — Прошу.

Первое ощущение, как только нас затягивает в толпу гостей: мы неподобающе одеты. Вернее, я и Надя. Мальчики в обычных прикидах, а девочки почти все вырядились как на бал. Кто-то на каблуках, но большинство босиком — видно, уже устали от туфель.

— Абби! — зовет Надя. Абби Лью стоит у стены в коротком красном платье и обмахивает лицо. — Потрясающе выглядишь. Мы не знали, что вечеринка с дресс-кодом.

Другая на месте Абби могла бы поиздеваться над нами, как над второсортными, но та лишь по-доброму улыбается:

— Ой, что ты, просто мы с девчонками решили нафуфыриться. Когда еще выпадет такая возможность, правда? — Она снова обмахивается. — Я как раз собиралась выпить. Не хотите?

— Еще как хотим, — энергично кивает Мэйсон.

— Напитки в кухне, — сообщает Абби. — Идемте, покажу.

Я касаюсь Надиной руки.

— Я вас догоню, — говорю. — Мне надо в туалет.

Друзья уходят, а я протискиваюсь сквозь толпу в поисках уборной. В какой-то момент вижу длинную очередь из девочек в коридоре. Вздыхаю и встаю в конец, сокрушаясь о том, что нельзя просто выйти и отлить у дерева. Когда я возвращаюсь, друзей нигде не видно.

Зато я замечаю Шарлотту.

На ней переливающееся платье цвета бронзы, волосы подхвачены с одной стороны блестящей заколкой. Она черпает из хрустальной чаши красную жидкость и разливает ее по стаканам. При виде меня берет один и поднимает в воздух.

— Пунш? — спрашивает она.

— Спасибо, — говорю, забирая стакан. — У тебя потрясающий дом.

Шарлотта окидывает взглядом кухню — размером как две наши, да еще экипирована по последнему стандарту, — будто никогда об этом не задумывалась.

— Ничего, — кивает она. Я только хмыкаю, и Шарлотта спохватывается: — Ой, дом, конечно, классный, просто далековато от школы. Я иногда завидую тем, кто забегает домой на обед.

В жизни не бегала домой на обед. Ладно, она, в принципе, всю неделю вела себя дружелюбно, поэтому говорю:

— Если очень приспичит, можешь забежать как-нибудь ко мне.

— К тебе?

По-видимому, Шарлотту поражает мысль, что я где-то живу и не перестаю существовать, как только пропадаю из ее поля зрения. Секунду спустя она вновь натягивает маску радушной хозяйки и произносит:

— Очень мило с твоей стороны.

Темы для разговора исчерпаны.