Война закончилась, и только что приняли новые законы, чтобы прекратить производство в антисанитарных пристройках. Вот почему Уильям покупает землю. Якобы для того, чтобы построить на ней пекарни, так он говорит Джону и бухгалтеру их компании. С покупкой ему помогли. Он скупает небольшие участки земли, другие люди даже не знают, что они продаются: участки в Таунхеде и Коукадденсе, которые совет вынужден был продать, чтобы выполнить свой комплексный план перестройки. Эти полоски земли вскоре станут бесценными. Все готово, и вскоре у него будет куча денег. Но не респектабельность.

Он кидает взгляд на Питера, идущего рядом. Респектабельность Уотта зависит от него.

Они входят в «Глениффер». Пол покрыт завитками опилок – их рассыпают, чтобы они впитывали пролитое. Пепельницы вытряхивают на пол, потому что к концу ночи в пабе все равно подметают. В углу стоит плевательница, а над ней – большое объявление, предупреждающее, чтобы клиенты не плевали на пол и не распространяли болезни. Огни яркие и режут глаза. Здесь нет туалета, но все равно пахнет мочой. Это не элегантный паб.

Вокруг головы женщины, обслуживающей посетителей, обмотаны два шарфа, как у цыганки. Она носит несколько браслетов и слишком сильно накрашена для женщины за тридцать. И Уотт, и Мануэль избегают ее взгляда.

Они берут теплое бутылочное пиво и виски, слегка разбавленное на вкус. Ни Уотту, ни Мануэлю не нравится, кто они в этом пабе. Здесь умеренно попивает небольшая компания местных, но по большей части тут покачиваются одинокие горькие пьяницы.

– Итак, – говорит Уотт, пытаясь вернуться к тому моменту ночи, когда они были победителями, – вы будете продолжать писать?

Питер улыбается и оглядывает бар. В этом низкопробном баре он становится выше. Теперь, когда Уотт задал такой вопрос, он может чувствовать себя здесь уютно.

Питер Мануэль говорит правду о том, что пишет. Он написал длинные романы, наброски идей, короткие рассказы, конспекты рассказов. Он посылает все это в хорошо известные журналы. Безуспешно, но он влюбился в писательский труд. Ожидание делает все унижения его жизни терпимыми, потому что после того, как конверт скользит из его пальцев в почтовый ящик, он чувствует себя заново рожденным.

В славные дни ожидания он воображает себя обновленным. В такие дни Питер бродит туда-сюда, пьет в пабах, его облаивают собаки, он сидит в кино, вламывается в дома за скудной добычей; но одновременно он также Питер Мануэль До Того, Как Тот Стал Писателем. Будущее трещит от возможностей.

Отделившись от скучной повседневности, он начинает думать о себе в третьем лице, видеть себя сквозь призму истории.

Вот собака, которая лаяла на Питера Мануэля.

Питер Мануэль сидел в кинотеатре на этом самом месте.

Питер Мануэль пил вот здесь, на этом самом стуле.

Он любит того, другого, Питера Мануэля. Изумительного человека, который ходит среди нас так, как будто в нем нет ничего особенного.

Он хочет, чтобы такие чудесные периоды длились вечно. Но они не длятся вечно. Время тикает мимо, и постепенно приходит осознание того, что журнал не ответит. Светящаяся гордость блекнет, когда становится ясно, что прошли недели, а «Роллс-Ройс» не появился, чтобы унести его в штаб-квартиру журнала (он не понимает, как устроена экономическая жизнь журналов).

Когда Питер в первый раз отправил по почте рассказ, ушло почти два месяца на то, чтобы сияние померкло. Во второй раз оно длилось месяц. В третий раз надежда рассеялась меньше чем за две недели, потому что он не на шутку устал, переписывая рассказ снова и снова своим лучшим почерком.

В конце концов однажды он поймал себя на том, что держит конверт у щели почтового ящика, таращится на темноту внутри этого ящика и не может бросить в него рассказ. С конвертом в руке он идет в поле и сидит там на холме, куря сигарету. Потом сжигает свой рассказ в конверте.

Он пытается забыть это чувство, свои мечты о человеке, которым мог бы стать. Но не может его забыть. Это такое хорошее ощущение – Другой, Возможный Питер…

– Вы поможете друг другу.

Женщина с шарфами на голове и макияжем пристально смотрит на них, ее рука с браслетами свисает с края стойки бара.

– А, – говорит Уотт. – В самом деле?

– Он, – женщина лениво показывает пальцем на Мануэля, потом – на Уотта, – поможет тебе. Ваши пути снова пересекутся. Он заплатит долг, который на нем висит.

Уотт кивает, а Мануэль как будто съеживается рядом с ним. Уотт знает, что Мойра – идиотка; он встречался с ней и раньше, и она всегда так себя ведет. Она считает себя медиумом, вот почему носит все эти браслеты и шарфы.

Уотт поворачивается, чтобы объяснить Мануэлю:

– Мойра – медиум. Провидица.

Но Мануэль стоит бледный и застывший. Он таращится в пол, потерявшись в завитках опилок на полу. Он выглядит так, будто заболел.

Дверь открывается, и входит Джон. Он кивает Уильяму, но тот еще не допил, поэтому машет, чтобы брат подошел, и пытается расправиться с пивом, пока Джон идет через комнату. Брата все это совершенно не радует.

– Нам надо идти, – говорит он, добравшись до них.

– Что она имела в виду? – спрашивает Мануэль Уотта так, как будто Джон ничего не говорил.

Уильяму Мойра много чего говорила. Он часто сюда приходит, чтобы подождать, пока Джон покончит со счетами. Мойра ведет неясные речи: удача, неудача, долги, сожаления… Никогда ничего конкретного, никогда ничего такого, что отчасти не могло бы быть правдой.

– Мойра, дорогая, будь добра, можно получить две бутылки скотча навынос?

Мойра улыбается Уотту, довольная, что он платит назначенную баром цену за то, что берет с собой.

Она не видела, что надвигается.

На улице Джон садится в фургон, а Уильям с Мануэлем – в «Воксхолл», и все они едут в дом Джона на Гартланд-стрит в Деннистауне. Они паркуются друг за другом и идут по коридору многоквартирного дома к лестнице, ведущей в квартиру Джона на втором этаже. Это красивый коридор. Все двери здесь раскрашены под дуб. Жильцы по очереди моют лестницу, а половички можно оставлять у двери, не боясь, что их украдут.

Нетти, жена Джона, сейчас в теплой кухне, где стол накрыт на двоих.

Женщина вовсе не рада видеть Уильяма, который тащит за собой пьяного незнакомца. Она поджимает губы и говорит, что рагу у нее только две порции. Но Джон ясно дает понять, что ей придется их принять.

– Яичницу с беконом, – велит он, и Нетти спешит к плите и ставит на нее сковородку.

Они сидят за кухонным столом в алькове; Нетти – на стуле-стремянке, оставив стулья мужчинам.

Нетти и Джон запивают ужин чаем. Уотт открывает одну из двух бутылок виски, которые купил в «Глениффере», и наливает себе и Питеру щедрые порции. Питер Мануэль ест яичницу-глазунью, запихивая яйца в рот целиком.