Отчим замычал и затряс головой.

— То-то и оно, Лешек! Моцарт, кстати, тоже тут.

— Где?

— Внизу, — признались из мусоропровода. — И Бах, и Бетховен, и Соловьев-Седой!

— Бетховен! — застонал Лешек и почти заплакал от собственного бессилия. — Я знаю… Знаю, кто это сделал!

Послышался шум спускаемых нечистот. В трубе что-то сильно просыпалось, и запахло писсуаром.

— Товарищ Рознер! — позвал отчим. — Товарищ Эдди Рознер! Вы живы?

— Это была гнилая капуста, — сказал мусоропровод.

— Вас не запачкало?

— Нет. Упала на Баха.

— Бедный старик! — задохнулся Лешек. — Но от меня-то что требуется? Какова моя задача?

— А вот это тебе решать. Тебе, золотая голова, кумекать и дотенькивать. А потом — как выйдет. Или быть вместе с нами среди капусты, или пить шампанское наверху!

— Я сделаю, — пообещал отчим. — Я уже готов. Можете не сомневаться, товарищи музыканты!

— Ну и ладно, — согласился голос. — Все. Конец связи.

Ухнул железный ковш…

— Товарищ Рознер! — позвал отчим, потому что ему не хотелось заканчивать разговор вот так, не выяснив хотя бы, что, кроме капусты, Баха и группы товарищей, находится внизу.

Но труба молчала. Только ветер внутри ее играл какую-то мрачно-торжественную прелюдию.

Отчим затянулся сигаретой и прижег себе губы, потому что взял ее с зажженного конца.

К Ксении Васильевне он решил не идти и о сегодняшнем происшествии никому не говорить, потому что оно было интимно, то есть принадлежало лишь золотому сердцу, и только ему.

Утром Фет проснулся от настойчивых звонков в дверь.

На побеленном известкой потолке играли яркие тени уходящего лета. Отчим спал в раскладном венгерском кресле, которое скрипело и стучало о паркет четырьмя ножками, словно лошадь, когда он ворочался во сне. Мама лежала рядом на кушетке. Так его родители боролись за половую безопасность и целомудренное поведение внутри семьи.

Звонки не прекращались. Отчим вскочил первым. Седые волосы на голове были всклокочены, под глазами чернели круги, чувствовалось, что прошедшая ночь для него была этапной, определяющей. Чуть не опрокинув желтую глиняную вазу с засохшими цветами, которая стояла на телевизоре «Темп-6», он решительно подтянул трусы. Фет обратил внимание на его напряженный гульфик и какое-то остервенение внутри еще не располневшей фигуры.

Сам встал и в ночной бумазеевой рубашке вышел вслед за Лешеком в коридор.

— Кто? — осторожно спросил отчим, не открывая тяжелую дверь.

— Газовщика вызывали? — раздался из-за двери приятный мужской голос.

У Фета от ужаса подкосились ноги.

— Нет, — пролепетал отчим, очевидно, и сам струхнув.

— Плановая ревизия труб, — сказали из-за двери. — Открывайте!

Здесь в коридор уже выскочила мама в ночнушке.

— Кто здесь?! — истерично заорала она.

— Газовщики, — уже во множественном числе объяснили пришедшие.

— Это убийца Ионесян! — ахнул Фет.

Мама схватилась за телефон и, ошибаясь, набрала две цифры.

— Милиция?! Это милиция?! К нам ломятся бандиты!

— Погоди… Нельзя так! — попытался успокоить ее отчим. — Вы в самом деле газовщики? — доверительно спросил он.

— Натурально, — охотно откликнулась дверь.

— И оборудование при вас?

— В карманах, — уточнил приятный голос. — И конфорка, и ручка, и разводной ключ!

— Я вызвала милицию! — доложила в дверь мама. — Они сейчас приедут!

— Зря ты так, Танька! — укорил ее газовщик. — Я ведь хотел по-хорошему, не как падла вербованая и пес гундявый.

— Убирайтесь вон! — приказала мама. — Кто бы вы ни были!

— Ладно… Наше вам с кисточкой! — за дверью раздались гулкие шаги и скоро затихли.

Через полчаса пришел участковый. Выслушав сбивчивый рассказ мамы о недавнем визите, устало заметил, что газовщик Ионесян давно пойман. Но у него, правда, есть брат Гурген, однако он не газовщик, а токарь четвертого разряда.

— Вот это Гурген и был! — воскликнула мама убежденно.

Участковый почесал в затылке и пообещал разузнать, чем сейчас занят Гурген, токарит ли он себе на станке или уже объявлен во всесоюзный розыск.

Лешек во время этого важного разговора рассеянно молчал и пару раз мутно улыбнулся в пространство своим мыслям, не доверяя их участковому.

До вечера Фет сидел под арестом, только после шести ему разрешили выйти во двор поиграть.

Спускаясь по лестнице, он увидал, что на подоконнике между площадками третьего и второго этажа расположился чернявый человек с загорелым, немного адским лицом. Ноги в коротких сапогах он запрокинул на подоконник, а за черным ухом его виднелась сигарета «Дукат» с первым советским фильтром.

Почувствовав странную робость, Фет сначала решил мимо него вообще не идти, но, застыдившись мелкого липкого страха, сделал для себя роковой шаг вперед…

Тут же с подоконника была выброшена левая нога, Фет наткнулся на нее, не сумев взять барьер. Правая обхватила его сзади, и через секунду невинный мальчик оказался в порочном кольце чьих-то сухих и наглых конечностей.

— Я сейчас закричу! — пообещал он.

Однако кричать ему не хотелось. Что-то родное и до боли близкое показалось ему в адском лице. «Это и есть газовщики! — пронеслось в голове. — А может, совсем и не газовщики…» Интуитивно он опознал в адском именно ту персону, которая рвалась к ним в дом сегодня утром.

— Тебя как кличут? — спросил адский хрипловатым голосом с наглецой и вызовом.

— Фетом, — не соврал Фет.

— А по отчеству?

— Николаич.

— А меня как зовут?

— Не знаю…

— Какой же ты недогадливый! — и газовщик приставил к его носу кулак. На нем синела чуть размытая татуировка «Коля», над которой вставало хмурое солнце.

Фет был тугодумом. Он чувствовал, что между словами «Коля» и «Николаич» есть какая-то связь, но в чем она, никак не мог ухватить.

— Ладно, — сказал газовщик. — Тогда я загадаю тебе одну загадку. Слушай!

Он опустил ноги на кафельный пол в мелкую желтую клетку, освободив мальчика и возвратив ему свободу выбора. Фет встал рядом, облокотившись о подоконник и не собираясь бежать. Подмышки газовщика пахли чесноком и потом. Талия у него была поджарой, как у мальчика. Ковбойка вылезала из грязноватых штанов.

— Жили-были три деда, — рассудительно начал нагловатый газовщик. Одного деда гребли до обеда. А второго деда гребли после обеда. Третий дед жил в Польше, а потому гребли его всех дольше. Теперь ответь, какому деду пришлось хуже?