Я снова приблизился к окну. На этот раз смотрел только вверх — туда, куда упорхнул мой снегирь. Небо там, конечно, перегораживали шестнадцатиэтажные новостройки, но какой-то кусочек космоса был пока в моем распоряжении. Я вообще люблю смотреть на небо. Даже на тучи. А уж облака — это вообще круто. Плывут себе куда-то и все на свете видят. Наверное, и дождями поливают нас не зря. Я бы жил, к примеру, на облаке — и тоже поплевывал бы вниз. И водой бы поливал в каких-нибудь злых собак, в грубых шоферов или ночных хулиганов. Хлопс за шиворот такому обормоту ведро воды, и сразу ума прибавляется. То есть если бы я жил наверху, точняк, не сумел бы удержаться. Вот и на облака с тучами нечего обижаться. Они ведь всю планету оплывают, такого, наверное, успевают насмотреться! Начинают путешествие светлыми облачками, а заканчивают мрачнющими тучами.

Словом, глядел я на небо и пытался понять, чем тучи отличаются от облаков и почему так быстро одно превращается в другое. Может, это было чем-то вроде высотной старости? Рождаешься белым да кучерявым, а со временем становишься темным да злым? Или это просто отличие хорошего от плохого? У людей ведь примерно так же. Живем вроде все в одном мире, и желания у всех одинаковые, но одни при этом пакостят направо и налево, а другие сохраняют и улыбку, и друзей, и на работе что-то полезное делают.

Почему-то вдруг уверился, что все они там, наверху, живые. В смысле — облака и тучи. Плывут себе и смотрят на нас, мельтешащих внизу. И тоже сравнивают: здания, города, континенты с островами. Вот уж кому, наверное, бесконечно грустно. Они-то стараются как могут — поля поливают, города вентилируют, пыль с улиц сдувают, а мы? Чем мы им отвечаем? Только сердимся, когда дождей слишком много или, наоборот, чересчур мало…

Вот и я такой же. Вечно пашу для всех — от Сваи ребят защищал, яблоневый сад открывал, корт пытался спасти, а нафига? Еще и Олечку Нахапетову продолжал любить, а что в ответ?

Короче, так мне вдруг стало горько, так обидно, что, метнувшись к телефону я тут же набрал номер Вовыча. Когда он ответил, трагическим голосом объявил, что тайная организация отныне и навеки распущена, а клятвы и устав аннулируются.

— Ты чего, Макс! Что-то случилось? — Вовыч только-только пришел из школы и, конечно, ничего не понял. Но я и не стал ничего разжевывать.

— Сообщи всем, что они больше не члены «ДД» и чтобы ко мне больше никто не подходил.

Вовыч начал что-то торопливо бубнить, но слезы уже душили меня. Я бросил трубку. Когда пришла мама, я тут же ей все и поведал. Про тайную организацию, понятно, не стал говорить, но про обиды и про то, что моих подвигов никто не замечает, поделился.

— Дурачок ты мой! А еще гением себя называешь. Подвиг тем и хорош, что о нем знает только совершивший его.

— Ну да?

— А ты как думал. Если за все подвиги станут платить, это уже будет работой. Сделал, получил. Помог — и заработал.

— Разве это плохо?

— Нет, конечно, только и подвигом это уже называть нельзя.

— Но ведь они даже не пытаются заметить! Разве не обидно?

— Ну во-первых, замечают. Это ты не замечаешь, что они замечают, а на самом деле, совсем даже наоборот.

Я порывисто обнял маму. Вот умеет же человек объяснять доходчиво! То есть так скажет, что и возразить нечем. Хотя вроде и понятнее не становится. Я и сам любил убеждать подобным образом. Друзья мои хоть и не понимали ничего, но все равно верили. Да я и сам начинал верить. В те же россказни Вовыча, в басни Лешика с Костяем, в завиральные идеи Сашки Путинцева.

— Вот и подумай, чего ты хочешь? Оставаться гордым и одиноким?

— А почему все гордые должны быть одинокими?

— Потому что так устроено в этом мире. Представь себе, великое множество людей добиваются в жизни очень и очень многого, но при этом теряют последних друзей.

— Всех, всех? — не поверил я.

— Увы, всех до единого! Только и остаются у них враги да соперники. Даже с собственными детьми и внуками разбегаются. С родителями сорятся. И как? Думаешь, славно им живется?

Я покачал головой.

— Вот и умничка. — Мама обняла меня крепче. — Жизнь у таких гордецов тоскливая и одинокая. Кроме телевизора и работы ничего больше и нет, представляешь?

— А профессия? А цели героические?

— Максик мой, Максик… Если профессия требует ставить крест на любимых людях, это дурная профессия. И никакие цели ничего не оправдывают, если от тебя отворачиваются близкие тебе люди. Жаль только, что осознается это чересчур поздно. Когда приходят болезни и никого под рукой не остается…

Чмокнув маму в щеку, я торопливо бросился к телефону, но опоздал. Вовыча дома уже не было. Конечно, рассердился и пошел себе гулять. Наверное, и крест на мне поставил уже, решил найти на улице нового друга. Их ведь вон сколько кругом! — считай, во всех дворах, на всех площадках. Знай выбирай. Мне стало не по себе, и в эту минуту раздался звонок в дверь. Открыла мама, и я услышал ее смех.

— По-моему, это к тебе, Максик.

Она не ошиблась. В прихожей толпились мои друзья. Члены нашей тайной организации. Все, кроме Вовыча.

— А мы тебя навестить! — громко сказал Сашка Путинцев и протянул пластиковый пакет. — Это апельсины. Чтобы витамины, значит, и все такое…

— Да вы проходите, — мама стала помогать ребятам раздеваться. — Посидите, чаю выпьете.

Вся наша тайная организация расселась по табуретам и диванам. Мама насыпала в вазу печенья и сушек, налила чаю и выставила поднос с принесенными апельсинами. Все дружно захрустели и запричмокивали. Сашка Путинцев со знанием дела начал снимать кожуру с апельсина, и все стали соревноваться с ним в скорости.

— Это мы в складчину купили, — пояснил Костяй. По подбородку у него стекал апельсиновый сок. — Хорошие угадали! Сладкие.

Я растроганно глядел на ребят. В вазе оставался еще один апельсин, но когда я потянулся к нему, в дверь снова позвонили. На этот раз пришел Вовыч. Увидев из коридора моих гостей, он в растерянности развел руками и виновато объяснил, что предупредить никого не успел.

— И не надо! — кивнул я. — Проходи и делай вид, что все в порядке.

— А на самом деле?

— На самом деле, все в полном порядке! В наиполнейшем! — я почти насильно затолкнул Вовыча в комнату. Конечно, он ничего не понял. И хорошо, что не понял. Пройдя в комнату, Вовыч уселся на диван и вместе со всеми принялся счищать апельсиновую кожуру.

Поболтав о пустяках, мы обсудили ближайшие планы организации. А планов было — умотаться! Во-первых, поймать и излупить четвероклассника Димку Зайцева, во-вторых, освободить Элкиного змея, застрявшего на днях в тополиных ветках, в-третьих, научиться ходить строем и изучить в совершенстве карате. А еще было в-четвертых и в-пятых. По всему получалось, что дел набиралось немало и болеть было некогда. Кое-что я даже записал в свой тайный блокнот. Когда друзья оставили мне домашнее задание и, пожелав здоровья, ушли, мама сказала: