А когда выяснилось, что мой отец и Анисимов пересекались на совещании в Генштабе два года назад и что Анисимов с ним беседовал о моей учебе, я прониклась еще большим уважением к своему наставнику.

Наверное, надо сказать вот еще что. Отношения с Анисимовым давали мне еще и ощущение того, что к тебе здесь относятся именно как к живому человеку, а не только как к материалу, из которого последовательно лепится нужная разведведомству структура.

И здесь сказывалась глубокая разница при внешней, казалось бы, похожести подхода.

Я, Женя Охотникова, рассматривалась как учебный материал и Анисимовым, и прочими преподавателями. И полковник, и другие знали мои слабые и сильные стороны, мой эмоциональный строй, имели представление о моей душевной организации, уровне интеллекта, физических показателях. Все вместе они работали над моим изменением, над созданием более приспособленного для предстоящей мне работы сотрудника. Но если для прочих я была одной из многих, то Анисимов явно благоволил ко мне.

И его отношение выходило за рамки преподаватель—обучающийся и приближалось к отношениям ученика и учителя, наставника и воспитуемого.

Все оборвалось неожиданно.

Проклятый 1993 год изменил течение многих жизней. За авантюры властей предержащих поплатились многие люди, которые просто исполняли свой долг.

Однажды утром вместо занятия по психотренингу в экстремальных ситуациях, которое должен был вести Анисимов, объявили перерыв.

Я была слегка разочарована — занятие обещало быть крайне интересным, вчера Анисимов сказал, что мы будем проводить тренировку вестибулярного аппарата и учиться изменять сердечный ритм по желанию. Нам даже велели разлиновать несколько страниц тетради, где мы бы отмечали свой пульс после ряда экспериментов.

Впрочем, после перерыва занятия так и не возобновились. Начало октября всегда было очень напряженным временем для учебы, и я поняла, что случилось нечто экстраординарное, если отменяют занятия.

Обычно мы не слушали радио, не смотрели телевизор и не читали газет. Администрация считала, что нам вполне хватит сводки новостей за неделю, которая укладывалась в краткую политинформацию.

Но на этот раз я решила проявить инициативу и, пропахав пять километров до птицефермы, постучалась в правление и, прильнув к телеэкрану, увидела то, что происходило в эти октябрьские дни в Москве.

На базу я возвращалась в подавленном настроении. Не могу сказать, чтобы я сразу же приняла чью-то сторону, и нападавшие и оборонявшиеся менялись местами, и лидеры обоих ветвей власти проявляли отнюдь не лучшие качества политиков. Еще тяжелее было потому, что события разворачивались вокруг символа российской демократии — «Белого дома» на Краснопресненской набережной.

Казалось бы, всего два с небольшим года назад жизнь обещала так много! И вот теперь этот кровавый бред в центре столицы…

На следующий день нам объявили, что полковник Анисимов разжалован.

Ходили слухи, что он был срочно откомандирован в распоряжение Московского военного округа и отказался выполнять какой-то приказ.

Через два дня я была отозвана в «ворошиловку» для сдачи зачета по инязу и, выкроив свободный вечер, нашла адрес Анисимова и позвонила ему домой.

Он разрешил мне прийти.

Мы сидели в гостиной при тусклом свете настенного бра. В этот вечер я едва узнавала своего бывшего наставника — полковник Анисимов выглядел совершенно измученным, словно человек, прошедший концлагерь, настолько тяжело он переживал свою отставку.

Служебная обида усугублялась демонстративным презрением со стороны его домашних (мол, проворонил карьеру), что было, конечно, особенно тяжело.

О происшедшем он говорил скупо, тщательно взвешивая каждое слово.

Я узнала, что Анисимов действительно отказался участвовать в спецакции по очистке «Белого дома», считая, что эта акция не увенчается успехом и принесет только новые жертвы.

Мне удалось немного смягчить его настроение. Мы говорили о посторонних вещах, обстановка потихоньку теплела, и я поняла, что сделай я еще один шаг навстречу, и мы снова станем прежними.

И кто знает, как сложилась бы моя жизнь дальше, если бы нам не помешали.

Внезапно мы услышали шум открывающейся двери. Вошла дочь Анисимова, молча посмотрела на отца с нескрываемой ненавистью и, пройдя к себе в комнату, заперлась на ключ. Я увидела, как полковник сразу помрачнел и замкнулся. Мне оставалось только попрощаться.

И лишь через несколько лет я узнала, что на следующее утро после моего визита Анисимов застрелился. Я не смогла ему помочь…

* * *

Наконец все вопросы были разрешены и соглашение о финансировании достигнуто. Начинало медленно темнеть. Эмма откровенно скучала и дергала за рукав Далматова, требуя, чтобы тот отвез ее домой. Гольдштейн нагло предлагал ей свои услуги, но Эмма уже лишь отмахивалась от него, а сопровождающий ее композитор так и вовсе не реагировал на бесцеремонные ухаживания военного.

— Пожалуй, пора, — первым подытожил Бурденко. — Еще пахать и пахать сегодня.

— Да, время поджимает, — согласился Пономарев, взглянув на часы. — У тебя тут прекрасно, Ленчик, надо бы почаще собираться.

Пока мужчины обсуждали планируемый пикник на будущей неделе, Елизавета нашла в холле свою миниатюрную сумочку и вышла на террасу.

Когда босс в сопровождении гостей стал спускаться по ступенькам крыльца, она поманила его пальцем и, отведя в сторону, что-то пошептала на ухо.

Я заметила, как сразу же изменилось лицо Леонида Борисовича.

Симбирцев внимательно слушал свою собеседницу, но как-то сразу весь напрягся. Он очень хотел посмотреть на кого-то из своих гостей — это сразу бросилось мне в глаза, — но не решался этого сделать, так как не хотел привлекать внимание к себе с Пономаревой. Речь, очевидно, шла о ком-то из присутствующих.

— Женя, я поеду вместе с Елизаветой, — наконец обернулся ко мне босс.

— Но…

— Я так решил, — тихо прибавил Симбирцев, подойдя ко мне. — Это очень серьезно.

«Ну, это уж слишком, — возмутилась я про себя. — Сегодня он хочет ехать в своей машине вместе с Елизаветой, завтра боссу приспичит гулять по окраинам в одиночестве, а послезавтра посещать пивные с друзьями. А я, значит, прохлаждайся».

Решив, что я сегодня же встречусь с Сидорчуком и откажусь от работы в охране второго уровня, я попросила Бахха подбросить меня до города.

Так мы и разъехались. Сначала лимузин Симбирцева с Елизаветой, потом несколько обалдевший от самостоятельности супруги Пономарев, вслед за ним машина с Гольдштейном, чей нос уже напоминал переспевшую сливу. А за «девятьсот шестидесятым» «Вольво» с демократом Бурденко газанул «Форд» композитора.

— Постарайтесь держаться в нескольких метрах от машины Симбирцева, — попросила я Далматова, когда мы выехали на загородное шоссе.