Новости о родине мы узнавали лишь из писем, доходивших до нас с редкой полевой почтой. Полученные семейные фотографии пускались по кругу, и наскоро писался ответ. О слове «отпуск» мы не смели даже подумать, да и мечтать о нем не имело никакого смысла — родина казалась недостижимо далеко. Мысли о доме ко мне приходили только по ночам, но я держал их при себе и никогда на эту тему не говорил. Похоже, то же самое происходило и с другими, ведь о чем-то далеком, почти недостижимом, люди предпочитают не распространяться.

Однажды ночью в домах нас застал неожиданно сильный огневой налет русских, и мы все бросились наружу, чтобы спрятаться в укрытиях. Около двадцати русских, остававшихся в деревне, бежали вслед за нами, когда внезапно среди них разорвался снаряд. При возвращении мы застали весьма неприглядную картину — выжившие обшаривали убитых и еще подававших признаки жизни раненых односельчан, стаскивая с них еще пригодную к носке обувь и одежду. Наши попытки помешать этому хотя бы в отношении живых не встретили понимания. Я, конечно, далек от мысли, что подобное является следствием особой сырости, присущей этой стране. Однако тяжелые условия жизни и не поддающаяся описанию нищета ожесточили сердца людей и сделали их безучастными к чужому горю. Такого отношения даже к своим близким мы никак не могли понять.

В середине ноября стало очень холодно. Причем никакого плавного перехода к низким температурам не было — столбики термометров внезапно опустились до двадцати градусов ниже нуля. Это принесло для застрявших машин дополнительные проблемы. И хотя всего за одну ночь дороги вновь стали проходимыми, грязь, в которой завязли и в течение нескольких недель стояли автомобили, замерзла и превратилась в камень. Ее пришлось с большим трудом откалывать. Только через несколько дней изнурительного труда движение возобновилось, и снабжение удалось наладить.

Вскоре возникли новые трудности — наши машинные масла оказались непригодными для столь низких температур. Поставляемых с родины устройств по предварительному прогреванию не хватало. К тому же для многих видов масел они не подходили, зато в избытке потребляли бензин, в котором и так ощущался недостаток. Коробку передач и дифференциал[63] эти устройства тоже прогреть не могли. В результате если даже удавалось при помощи разных трюков мотор завести, то при включении скорости из-за густого масла в коробке он моментально глох. Аккумуляторы постоянно садились, и их приходилось выбрасывать чуть ли не партиями. Естественно, что все жалобы стекались ко мне, как офицеру, отвечавшему за техническое состояние машин. Но, несмотря на все проклятия, которыми меня осыпали, ничего поделать со столь паршивой погодой я не мог.

Когда с горем пополам к 1 декабря 1941 года на своем участке фронта мы все же подготовились к дальнейшему продвижению вперед, нас ожидал большой и очень неприятный сюрприз — русские выдвинули совсем свежие силы. Вскоре мы узнали, что это были хорошо отдохнувшие, великолепно обученные и прекрасно вооруженные сибирские дивизии, которые сорвали на нас всю свою злость.

Русская железнодорожная сеть, связывавшая центр страны с Сибирью, оказалась развитой намного лучше, чем мы тогда предполагали и о чем нам докладывали. Как бы то ни было, противник продемонстрировал нам свои великолепные организаторские способности.

Для прорыва упорного сопротивления русских с нашей стороны планировалось применение новых крупнокалиберных реактивных установок. Их боевые головные части наполнялись жидким воздухом, что должно было создавать огромное поражающее воздействие[64].

Как-то раз на нашем участке фронта несколько таких установок открыли огонь. Они заряжались снарядами высотой с человеческий рост, которые выглядели как авиационные бомбы. Мы сразу же предприняли на этом месте атаку силами пехоты, подтвердившую пробивное воздействие и взрывную силу такого оружия.

Итак, в действие вступили новые средства уничтожения. Реакция же противника явилась для нас полной неожиданностью. Русские пригрозили в случае повторного применения нами этого оружия начать войну с использованием боевых отравляющих газов. Удивительным образом, но по крайней мере на нашем участке фронта дальнейшее применение таких мин было прекращено и даже запрещено.

Тем не менее через несколько дней нам удалось прорвать фронт противника, и мы вновь двинулись вперед. Только на этот раз у неприятеля появился новый союзник — зима. Слой снега был небольшим, но тридцатиградусный мороз доставлял нам больше неприятностей, чем все войска противника, вместе взятые. Мы не переставали удивляться нашим русским помощникам, легко переносившим даже такие жуткие морозы и ставившим на ход доверенные им машины.

В то время среди немецких солдат стала ходить злая и наполненная черным юмором шутка: «У нас появился новый противник! Это святой Петр, отвечающий за погоду на Земле. С октября он вступил в коммунистическую партию. За такое грехопадение его вознаградили, записав в число ее основателей. Так что тепла ожидать не приходится».

Сначала жидкая грязь, превратившая почву в сплошное болото, теперь пронизывающий насквозь холод — это было уже слишком!

По ночам в лесу на привале, несмотря на строжайший приказ, запрещавший разжигание костров, мы разводили огонь и ложились на снег, рискуя поджариться спереди и замерзнуть сзади.

Столь резко и неожиданно наступившая русская зима весьма угнетающе воздействовала на моральное состояние немецких войск. В сознание то одного, то другого солдата стали закрадываться сомнения относительно успешного завершения предпринятого в октябре наступления. И в этот важный с психологической точки зрения момент по радио с родины начали передавать весьма правильную новую песню. Солдаты буквально облепляли немногочисленные войсковые радиоприемники, когда в динамиках раздавалось:

Такое на первый взгляд банальное обещание вселяло надежду, и к людям возвращалось мужество. Сейчас трудно представить, насколько популярна тогда у нас была эта песня.

Через несколько дней был взят отчаянно оборонявшийся городок Истра. Я уже рассказывал о хорошо сохранившейся православной церкви, чьи блестевшие на солнце купола издали приветствовали нас. Поскольку внутри этого единственного уцелевшего каменного строения все оказалось заброшенным, в нем быстро развернули госпиталь, но большая временная печь почти не прогревала высокий неф. Серьезные обморожения у наших солдат тогда не были редкостью, и даже успешные бои стоили нам больших потерь. Но мы упорно шли вперед, и нам казалось, что сопротивление советских войск постепенно ослабевает. Ведь против нас были брошены плохо вооруженные и слабо обученные московские батальоны ополчения.