class="p1">Вернулись они уставшие, голодные и довольные. Молодые родители, которые, практически как у классиков, были уже не очень молоды, тоже, кажется, были вполне довольны их отсутствием. Все-таки быть родителями двух детей четырех и ноль пяти лет отроду — не самый легкий труд. Особенно если родителям — точнее, отцу семейства — уже перевалил пятый десяток. Нет, Гришка, конечно, молодцом, а Лютик — еще большим молодцом. Но чувствовалось, что они с огромным удовольствием провели три часа в относительной тишине, без старшего шило-в-одном-месте ребенка.

Уминая с аппетитом вкусный домашний ужин и внося по мере необходимости уточнения в эмоциональный рассказ Ганьки про Гектора и другие приключения, Гоша поймал себя на неожиданной мысли. Он и сам рискует оказаться в положении брата. И стать молодым отцом на пятом десятке лет. От этой мысли он даже вздрогнул. И не столько от перспективы отцовства — на данный момент чисто теоретической, из серии «Ну все становятся отцами, я чем хуже?» — сколько от страшных слов «пятый десяток».

Не-не-не.

А с другой стороны, что толку некать? Наступит. И довольно скоро. Сам не заметишь, как. Это сейчас тебе только тридцать пять. А десяток уже какой? То-то же, четвертый.

Однако Ганька не дал любимому дяде закиснуть на этой мысли, И потом, после ужина и чая, были еще сбор паззлов, катание машин и паровоза, вечернее кормление Хана, просмотр мультика и чтение книжки на ночь. За чтением Гоша сам чуть не уснул, спасла его Люся.

Потом они торопливо — час был уже поздний — прощались у дверей, Лютик наказывала быть осторожней за рулем, Гришка — чтобы приезжал чаще. Хан на прощание облизнул руку, и вот синяя «ауди» неспешно выкатила за ворота, мигнув на прощание алыми стоп-сигналами.

***

Коморка консьержки была пустой. За стеклом не горел свет. Гоша остановился.

Это могло ничего не значить. Мало ли какие дела у Ирины. Она не сидит тут как привязанная каждый день. Но он, вместо того, чтобы пройти к лифту, прошел до двери ее квартиры в углу.

Даже здесь, в подъезде, было отчетливо слышно, как заливается трелью звонок, но дверь Гоше не открыли. Так.

Стараясь сохранять спокойствие, он вытащил из кармана брюк телефон. Звонки ушли в пустоту. Сообщения — тоже. В бездонную черную дыру все ухнуло.

Туда же, куда и его сердце. Необъяснимо, предчувствием чего-то… На хрен предчувствия! Глупости это все.

Гоша решительно развернулся и все-таки пошел к лифту. Сейчас придет домой, снимет костюм, примет душ, выпьет стакан холодной воды и… и позвонит в управляющую компанию и спросит, куда они нашу консьержку дели! Нет, сразу позвонит! Вот прямо сейчас — у него же был их номер где-то.

Странно, что, поглощенный розысками в списке контактов: ну как он еще мог назвать этих из управляющей компании?! — Гоша все же обратил внимание, что что-то не так. В окружающем мире что-то не так. Хотя путь от подъездной двери до двери собственной квартиры проделывается ежедневно, и все движения отработаны до автоматизма.

Но теперь было что-то не так.

Гоша поднял взгляд от экрана смартфона. Перед глазами была дверь. В его квартиру дверь — абсолютно такая же, как и всегда. Гоша снова опустил взгляд, но в этот раз не на телефон, а себе под ноги. Именно там было не так.

Гоша постучал подошвой туфли по коврику. Так и есть. Там, под ковриком, что-то было. И на этом чем-то Гоша и стоял.

Он отступил назад, присел и решительно откинул в сторону половину коврика. На серой плитке лежал ключ.

Георгий выпрямился и какое-то время смотрел на ключ, лежащий на его ладони. Простой, тускло-серого металла.

Гоша знал, какую дверь открывает этот ключ. И это знание ему не нравилось. Он обернулся и шагнул к лифту.

2

Кажется, со времени их последнего визита сюда дверные петли смазали. По крайней мере, открылась дверь легко и совершенно бесшумно. А в прошлый раз скрипела. Кажется.

Гоша шагнул на крышу, сощурившись на клонящееся к закату солнце. Ну и что здесь?

Кажется, здесь ничего не поменялась — кроме смазанной двери. Тот же вид на панораму города. И те же предельно функциональные эксплуатационные элементы на крыше — пирамиды выходов вентиляционных шахт, штыри выведенных наружу кабель-каналов, круглые стоки для воды. И самое большое сооружение на крыше — сам блок выхода на крышу, где, помимо собственно выхода, судя по звуку, располагались лифтовые машины и механизмы. Повинуясь смутному импульсу, Гоша обошел бетонный блок.

Кажется, это было здесь.

Из-под выстилающего крышу рубероида, там, где он примыкал к бетонной стене блока, торчал белый уголок. Гоша наклонился и потянул за него. Так и есть. Конверт.

Ох, ни хрена себе, какой затейливый квест!

Конверт оказался незапечатанным, и Георгий торопливо раскрыл его. В руку ему лег листок, наполовину исписанный. От руки.

Господи, когда он в последний раз читал что-то, написанное от руки? Мир заполонили печатные буквы. А их уже вовсю теснят смайлы и эмотиконы — универсальный язык. А тут — слова, написанные человеческой рукой.

Георгий долго смотрел на лист. Словно сомневался — сможет ли он прочесть такой, рукописный текст. А потом решительно встряхнул листок — и поднес ближе к лицу.

Здравствуй, Великолепный.

Ты сейчас злишься, наверное. И я тебя понимаю. Правда, понимаю. Пойми и ты меня.

Так надо. Я прошу, умоляю поверить мне. Так надо. Если мы будем продолжать дальше, кому-нибудь из нас обязательно будет больно. Я не хочу, чтобы больно было тебе.

Не ищи меня.

И потом ниже, через несколько строчек, совсем другим, торопливым, с сильным наклоном почерком:

p. s. Я тебя люблю.

Порыв ветра едва не вырвал листок из руки Георгия. Он сжал его крепче. А потом медленно опустился и сел. Прямо вот в костюме сел на теплый рубероид, привалился спиной к бетонной стене.

Как тогда. Только тогда между его согнутых в коленях ног сидела Иришка. Положив голову на его руку. Горячая, растрепанная, и от ее волос на затылке пахло так, что голова кружилась, и хотелось носом туда зарыться и дышать, дышать этой прелестью. Он так и сделал тогда.

А теперь?

Гошка сердито встряхнул листок. Что это за дурацкий пафос?! «Кому-нибудь из нас обязательно будет больно». Кто так говорит?! Ну ладно, кто так пишет?! Нормальные люди такими выражениями не пользуются, это только в дамских романах непохожие на мужиков мужики так изъясняются!

Твою мать!

«Я не хочу, чтобы больно было тебе». А сейчас ему