Скрипнули, взвизгнули дверные петли. Отвалился кусок штукатурки, подняло облачко пыли. Дверь распахнулась резко, я вздрогнула, Жорка больно стиснул мою руку.

Я думала, что страшнее быть уже не может. Нет, может. Вот сейчас, например. Я сижу на диване, поджав ноги в груди, на которой заляпанный вином бюстгальтер. Жорик, так и не удосужившийся застегнуть ширинку. И Димка.

Первая реакция, кричать ты не так все понял!

Не так? Все так. Как кажется. Наверное. На Димку я смотреть не могу. Смотрю на свои, обтянутые джинсами коленки. Сердце ухает в груди так громко, что я удивляюсь, почему они не слышат этого стука. Я не знаю, что нужно сказать.

— Пошли, — говорит мне Дима. — Просто вставай, и иди, твою мать!

Руку мне протягивает, пальцы чуть дрожат. Коснуться их я не успеваю. Жорик стремительно смелеет. Димку он не знает, не боится. Димка, на котором написано аршинными буквами, что он чистенький, всей этой грязи не видевший, совсем не тот, кого ждал и боялся Жорка.

— Ты вообще кто? — ухмыляется он.

— Её парень, — спокойно говорит Дима. И старается на меня не смотреть. Да, мне и самой за себя стыдно. — Муж…будущий…

Жорик складывается пополам и хохочет. Я шарю по полу, пытаясь все же отыскать свитер. Дима стискивает кулаки.

— Ещё один? — Жорке тяжело справиться со смехом. — Я все не знал, на какой козе к этой принцессе подъехать. Она же, блядь, не такая. Нимбом сверкает. А у неё мужиков оказывается, тьма. Один другого краше. Это мне что, в очередь вставать?

Я не смотрю на Диму. Комкаю в руках найденный свитер. Мне хочется, чтобы он снова протянул мне руку, я просто не встану сама. И руки мои трясутся ещё сильнее Димкиных. Только Жорику смешно.

— Может ты с ними обоими трахаешься одновременно? И как Сенька к этому относится? Имей ввиду — я против таких забав. Максимум на подружку согласный.

И руки ко мне тянет. Я закрываю глаза. Хочу умереть прямо сейчас. Пугали, пугали меня смертью, и где же она? Сердце бьётся так, словно каждый удар — последний. А я все не умираю.

— Я ничего не хочу знать, — голос Димки почти ласков. От него у меня дрожь и мурашки по спине, воистину, Димки сейчас больше Жорика боюсь. — Просто сейчас она встанет и пойдёт со мной.

— А может, позвоним Сеньке, и по очереди её оттрахаем? — у Жорика улыбка до ушей. Ему весело. Но мне страшно. Я то знаю, что он отморозок. А Димка, он не такой. Честный. И играет по честному. — Мне то чего? По крайней мере, я уже знаю, что прынцесска на сносях.

Димка молчит. Кулаки стискивает и меня ждёт. Я встаю, вкладывая в это последние силы. Делаю шаг, потом ещё один. Бежать бы отсюда. Но я просто иду. Тесная комнатке казалось растянулась на целые километры. Мне нужно встать за Димкиной спиной. Там — безопасно. А потом просто рассказать все. И про ошибки свои, и про лёгкие деньги, и про…сердце. Ещё же не поздно…

Я старалась не думать о том, что Димка мне не поверит. Тогда мне казалось, что хуже быть не может. Наивная. Всегда есть куда хуже. Все произошло очень быстро.

— Куда? — крикнул, буквально проревел Жорик, и дёрнул меня за свитер назад.

Я упала в винную лужу. Растерялась, даже боли не почувствовала. И не слышала то ничего — в ушах грохотал пульс. На мгновение показалась себе маленькой глупой девочкой, что выпустила в толчее мамину руку, и теперь хлопает глазами, не понимая, как мог привычный мир во мгновение пропасть вместе с теплом родной ладони. Я потерялась.

И крики доносятся, словно сквозь толщу воды. Ботинки мужские грохочут по полу, оставляют винные следы, а я сижу, в голове звенит. Странно, должна ли кружиться голова при сердечных болях? Или я вся насквозь больная?

Дерутся? Точно, дерутся. Димку я видела дерущимся в школе, но то было не всерьёз. А сейчас…по настоящему? Трясу головой, пытаясь прийти в себя. Надо уводить Димку отсюда. Жорка слишком проблемный.

— Я сейчас позвоню, — это Жоркин голос. — Подъедут пацаны и раскатают тебя, в лепешку, нахер!

Димка дёргает меня с пола, поднимает. Мы уходим. Я рада, я счастлива, что бы не случилось, а из этой квартиры нужно уйти. Дима толкает меня вперёд, прикрывает собой. Жорик не так силён, и не так опасен, как ему самому кажется, но он неадекватен. И уступать не умеет. Рычит, бросается на Димку со спины, валит его на грязный пол. Они катаются. И дерутся вовсе не как в фильмах. Некрасиво, хаотично наносят друг другу удары, дышат тяжело, яростно. Даже молчание их — яростное.

Надо бежать за помощью. Вызвать полицию. Дверь открыта нараспашку, Димка просто сломал замок. Выбежать я не успеваю. Раздается грохот, оборачиваюсь поневоле.

Димка стоит на четвереньках, раскачиваясь. Жорка лежит на полу, нелепо раскинув руки ноги в разные стороны, смотрит в потолок. Под головой разливается кровь.

— Глупости, — говорю я вслух. — Это не кровь, это вино.

Дима встаёт. Шарит взглядом по полу — ищет телефон. У него тоже кровь, сочится из носа. А в квартире погром, словно не два не слишком умелых бойца сражались, а стадо слонов прошло.

— Это лампа, — сказал Димка. — На полу валялась. Я ею ударил, по голове. Лампа тяжёлая… Надо скорую вызвать.

Я делаю шажок. Присаживаюсь на корточки. У Жорки — стеклянные глаза. Я ни разу не видела мертвецов. Думаю об этом и сама боюсь даже мысленно допустить, что Жорка мёртв. Тянусь пальцами, касаюсь кончиками пальцев его кожи. Она тёплая. Даже горячая, по сравнению с моими пальцами. Но…пульса нет. И я понимаю, что искать его бесполезно, Жорик не оживет.

— Не надо скорую, — мой голос глух. — Он умер, Димка.

Вот так нелепо, в старой квартире, на полу залитом вином, из-за чужой беременной женщины взять и умереть. Но Жорика мне не жалко. Я бы сама его убила. И ещё раз, и ещё. Если бы был шанс этим что-то изменить. Вот сейчас то я и понимаю, не то было страшно, что раньше. Страшно — сейчас.

— Полицию надо вызвать, — шепчет Димка, оседает на пол.

Я сажусь возле него на пол. Рядом — мёртвый Жорик. Такой безобидный. Симпатичный даже. И глаза пустые, растерянные. Я немного ему завидую — у него больше никаких печатей, горестей, проблем. И Димкину ладонь накрываю своей. Кажется, как будто в последний раз.

Жизнь не сложная штука. Всего-то сложностей — жить. Но сколько это порой требует сил! Даже дышать. Грудь опускается, поднимается, без устали, упорно год за годом заставляя меня дышать.

Стены белые. Такие белые, что невыносимо. Как я раньше справлялась с этой белизной? Не выдержав, я поднялась с постели, торопливо оделась и пошла прочь из дома. Забыла, что у меня машина есть, и даже при зимней резине, как положено.

Недалеко, на полпути к школе находился хозяйственный магазин. Был он там все время, все эти годы, и даже вывеску не сменил. Я вошла внутрь. Тут — огромные рулоны со смотанной сеткой рабицей. Ведра, тазики. Железные тачки на трёх колёсах. На стендах молотки и образцы гвоздей. Мешки с непонятным содержимым. Я протискиваюсь мимо всего этого изобилия, нахожу консультанта.