Олив нехотя поднялась на ноги.

– Наверное, мне не стоит путаться у тебя под ногами. Если ты занят.

– На самом деле, – заявил Харви, снова пятясь к мольберту, – если ты посетишь эту зону в будущем, ты можешь меня и не найти.

Олив нахмурилась.

– Почему нет? А где ты будешь?

– Ага, – сказал Харви и поднял бровь. – Где я буду? Вот в чем вопрос. Я буду везде и нигде. Невидимый и неделимый. Никаким двойным агентам со мной не справиться.

– Ох, – проговорила Олив. – Тогда… наверное… пока?

– Пока, – тихо сказал Харви.

Олив спустилась по лестнице и торопливо вылезла из картины, чувствуя себя одиноко как никогда.

Больше ни одного из котов она не видела до самой поздней ночи. И то, что Олив увидела тогда, отнюдь не заставило ее чувствовать себя менее одиноко.

После полуночи, когда все в доме спали, Олив проснулась от кошмара. Ей снилась шахматная доска, все фигуры на которой были вырезаны из фиолетовых мелков. На потолке спальни переплетались волнообразные тени ветвей ясеня; одна веточка тихо постукивала по оконному стеклу. Сперва Олив подумала, что этот звук ее и разбудил. Но пока она лежала и прислушивалась, до нее донеслось кое-что еще.

Это было похоже на голос. Но голос не принадлежал ни ее матери, ни отцу. Чей он, она толком не поняла.

Олив отпихнула от себя одеяло и спустила ноги с кровати, стараясь шуршать как можно меньше. Затаив дыхание, она спрыгнула с кровати и на цыпочках подошла к двери. Когда Олив приоткрыла ее, петли скрипнули. Она постаралась открыть дверь как можно медленней и ровно настолько, чтобы можно было выглянуть в щель.

Коридор заворачивал за угол в двух направлениях. Один конец вел к лестнице, и в том числе к закрытым дверям родительской спальни. В другой стороне были лиловая, синяя и розовая спальни, двери которых Олив было не видно. Слабый лунный свет отражался от перил, превратив лестничную площадку в клетку из теней. Рамы картин блестели, словно затонувшее сокровище на дне океана.

Звук вроде бы доносился слева, из одной из пустых гостевых комнат. Половицы глухо скрипнули, когда кто-то вышел оттуда в коридор. Олив могла бы увидеть, кто это, только целиком высунув голову из двери, так что вместо этого она замерла в ожидании, прислушиваясь каждой клеточкой своего тела. И снова ей послышался чей-то приглушенный низкий голос, но слов было не разобрать.

Кто-то тихо заскулил. «Ш-ш-ш!» – зашипели в ответ.

Олив от души желала, чтобы на сердце у нее была кнопка «пауза». Оно билось так громко, что она почти ничего не могла расслышать. Тем не менее до нее донесся глухой удар и следом за ним скрип, как будто кто-то спрыгнул на дряхлые половицы. И затем воцарилась тишина.

Олив застыла, вцепившись в дверную ручку обеими руками и отчаянно вытаращившись в щель. Она так долго стояла, ничего больше не слыша, что почти убедила себя в том, что ей все показалось. Может, это доски скрипели оттого, что дом понемногу оседал, или у родителей в спальне был включен телевизор. Особняк умел сбить с толку – Олив хорошо это знала, – умел так разносить эхо по пустым комнатам, что перестаешь понимать, откуда что доносится, далеко это или близко, и что существовало на самом деле, а что было лишь порождением твоего собственного страха.

Но затем Олив увидела, как по полу скользнула чья-то безмолвная тень, сплющенная и размытая, как все тени в лунном свете, но определенно кошачья… Кот подходил ближе, и тень становилась темнее. Ее черный контур мог принадлежать кому угодно – вернее, кому угодно из рода кошачьих, но вскоре перед глазам Олив предстала голова вполне конкретного кота.

Его рыжий мех был омыт лунным светом. Пышные усы блестели. Он приближался, и вскоре Олив уже могла различить мохнатые лапы, лоснящийся мех и длинный, подергивающийся хвост, толщиной с бейсбольную биту.

Горацио.

Кот бесшумно прошел мимо ее открытой двери. Он повернул на лестницу, сошел по ступеням и канул во тьму.

Лишь через несколько минут сердце и легкие Олив снова вспомнили, как работать нормально. «Мы ничего странного не видели, – разъясняла им Олив. – Это обычное дело, что Горацио патрулирует дом по ночам. Может, он разговаривал с Харви, или с кем-нибудь на картине, или сам с собой. Может, вообще никто не разговаривал».

Олив осторожно прикрыла дверь, заглянула под кровать и снова забралась в постель. Затем она натянула одеяло до подбородка и попыталась понять, почему ей хотелось спрятаться от Горацио, ее друга… и почему вид Горацио, беззвучно скользящего по темному коридору, наполнил ее странным, басовитым звучанием ужаса.

Утро понедельника свалилось на Олив, как сковорода на ногу.

К этому Олив готова не была. Половина ее мозга упорно крутилась вокруг странной, похожей на сон сцены в темном коридоре, когда на какое-то время Олив показалось, что она стала свидетельницей чего-то важного и требующего осмысления. Остальная часть путалась весь учебный день, слишком погрузившись в оцепенение, чтобы замечать, как идет время.

На уроках математики и английского языка Олив не слышала ничего, кроме звонка. На обеденной перемене она поспешно проскочила мимо столовой, где, насколько она знала, ее должен был ждать Резерфорд, и нырнула в медпункт, сказав, что у нее ужасно болит голова и ей надо полежать (что было не так уж далеко от правды). Естественные науки[10]запомнились мутным вязким пятном. Наконец, после урока истории, нагнавшего на Олив крепкий сон, она позволила потоку школьников пронести себя по коридорам в кабинет рисования.

Мисс Тидлбаум стояла перед классом от шеи до щиколоток закутанная в нечто вроде забрызганного красками медицинского халата. При условии, что врач, который носил его, был гигантом, к тому же еще и надел его задом наперед. Ученики понемногу заполняли комнату, но мисс Тидлбаум продолжала расставлять банки с красками, переливая яркие смеси из одной в другую. После звонка и еще пары секунд выжидания она, наконец, подняла глаза.

– Ну хорошо. К этому моменту вы уже перевели наброски на холсты, – объявила мисс Тидлбаум, отбрасывая с щеки вьющуюся рыжую прядь и оставив вместо нее размашистый синий мазок. – Сегодня мы начнем работать с красками. Первым делом достаньте наброски и подрамники… Нет – не так. Сперва возьмите с учительского стола свои краски. Но прежде чем вы возьмете краски, вам понадобятся палитры, – здесь мисс Тидлбаум продемонстрировала нечто, напоминающее картонку для яиц, только для очень плоских яиц. – Так что первым делом возьмите палитру. Но запомните, прежде чем вы доберетесь до палитры, вам надо застелить рабочую поверхность. Так что сперва клеенка, потом палитра, потом… Погодите, – оборвала себя мисс Тидлбаум, – я разве не сказала – первым делом надеть халат? Нет? Тогда, во-первых, наденьте халаты. Во-вторых, застелите парты. В-третьих, возьмите палитры. В-четвертых… – Глаза мисс Тидлбаум затуманились. Она перевела взгляд на стоявшие прямо перед ней здоровенные банки с темперой. – Краски. Точно. Возьмите краски. Потом подрамники. А про кисти я сказала? – заморгав, вопросила она у моря сбитых с толку лиц. – Ладно, не обращайте внимания. Я сама раздам кисти, пока вы… – Мисс Тидлбаум сделала паузу, а потом, видимо, сдалась. – Пока вы делаете все остальное, что я велела. Приступайте.