Вконец измаявшись, она выбралась наружу: уж лучше ещё у костра посидеть. Тепло, и думается хорошо. Все не давало ей покоя увиденное во время жертвоприношения. Та плотина на пути реки жизни. Не сама она там появилась: выстроил кто-то, а как разрушить её, пока не представлялось.

Таскув вглядывалась в огненные лоскуты, и всё чудилось, что в них можно увидеть ответы. Но есть то, чего не знают даже духи. И то, о чем не станут говорить боги, позволяя человеку самому делать выбор. Хотелось верить, что выбор всё же существует. Ведь она у святилища Калтащ решила всё сама… Или нет?

За спиной почудилось движение, но дозорный, нарезая уже не первый круг на посту, мелькал сейчас неподалеку впереди. Таскув обернулась: в непроглядную глубину ночного леса уходил кто-то из муромских мужей, даже во мраке показались его фигура и движения знакомыми. Очень он походил на Смилана. И куда же его понесло через темноту да без огня? Таскув отвернулась было – авось сейчас вернется – но он не вышел к палатке снова. Что за блажь? Она встала и, глянув на дозорного, пошла за воином, тихо себя укоряя за любопытство. Ну, мало ли какие дела у человека могут оказаться. Не случилось бы неловкости… Но вот широкая спина Смилана вновь показалась перед глазами, он шёл не то чтобы быстро, но уверенно, словно к давно намеченной цели. Четкими движениями он раздвигал густую поросль елового молодняка, шагал легко, так что даже хруста валежника и шелеста травы почти не слышалось. Таскув иногда забывала дышать, так увлекла её погоня за воеводовым сыном. Она уже почти бежала, а нагнать его никак не могла. И всё же пришлось прибавить шагу ещё, когда оказалось, что Смилан вышел на тропу, что вела в ялпынг-маа. Неужто мало ему было нарушить незыблемость Ойка-Сяхыл? Снова в те места наведаться решил, да и зачем?

– Смилан! – наконец окликнула она воина.

Тот, показалось, остановился не сразу, словно решил сделать вид, что не услышал разлетевшегося эхом по спящему лесу голоса. Он всё же обернулся, и Таскув едва не споткнулась от негодования в его взгляде. Словно паомешала чему-то. Она подошла и кивнула в ту сторону, куда он шёл:

– А ты знаешь, что снова в ялпынг-маа идёшь?

Тот проследил за её движением и дёрнул плечом безразлично:

– Здесь, куда ни ступи, всё в каком-нибудь святилище окажешься. Чего тебе не спится?

Таскув нахмурилась от столь небрежных слов: неприятно прозвучали они, как удар розгой. Что же за тайны у него такие, которые заставили среди ночи по лесу бродить?

– Да вот, наотдыхалась, видно. Хватит. А ты всё же осторожнее. Иначе и оберег мой не спасёт.

Но никакого оберега на его шее почему-то не оказалось. Неужто снял, все её предостережения глупостью посчитал? И как муромчане тогда вообще поверили в то, что вогулы им могут помочь, если их заветами пренебрегают, как чем-то не стоящим внимания? Таскув задавила в груди негодование, хоть самоуверенность Смилана и задела её. Вот утянут его духи по дороге к остякам в какое болото, так, сможет, вспомнит о своей беспечности!

А воин на её слова лишь улыбнулся снисходительно, как малому дитю, которое упорствует в давно наскучившей всем забаве.

– Не переживай, пташка, ничего со мной не случится.

Он вдруг коснулся ладонью её щеки, погладил большим пальцем, тронув уголок губ. А лицо его стало серьёзным и задумчивым.

– Так куда ты в ночь пошёл? – вмиг пересохшим языком проговорила Таскув, отстраняясь.

– Не спится, вот и пройтись решил.

И улыбнулся снова, ласково, успокаивающе. Врёт. Как пить дать. Но более ничего выспрашивать она не взялась. Пусть идет себе, а она проследит тихонько, чего это он задумал. Только убедить его надо, что в лагерь вернуться решила.

– Может, со мной пройдёшься? – совершенно неожиданно предложил Смилан, качнув головой вдоль тропы. И добавил, расширив глаза, словно от испуга: – А то и правда забреду, куда не следует.

И за руку взял, сжал крепко в своей, будто никуда теперь и отпускать не собирался. Таскув глянула, пытаясь понять, в чём подвох, но ясные глаза воина смотрели так безмятежно, что все сомнения таяли в голове. И волнующее тепло разбегалось по телу от его прикосновения. Слишком волнующее – нехорошо. И она высвободилась, проворчав:

– Ну, пойдём. Тебе же лучше.

Они пошли по едва видной в темноте дорожке: ладно хоть свет луны позволял что-то разглядеть под ногами. Таскув шла впереди, ощущая спиной неподвижный и изучающий взгляд Смилана. Как теперь, унял он свое недоверие после принесения жертвы на Ойка-Сяхыл? Или по-прежнему ждёт, что она обманет, ведь никто не мог проверить, чем тот ритуал обернулся, и не умер ли всё же Ижеслав, пока они среди гор скитаются. И казалось, хочет воин что-то спросить, а молчит всё равно. И верно, чего вдруг им по душам разговаривать? Но воеводов сын вдруг вздохнул.

– Ты, верно, очень любишь своего охотника, раз решилась против рода пойти?

Вот, значит, какой вопрос на языке у него вертелся – аж воздух раскаялся, какое его любопытство взяло. Таскув коротко обернулась. Смилан лишь брови приподнял, мол, разве тайна в том есть какая? Нет, верно.

– С детства, наверное… – она вновь посмотрела перед собой. – Не мыслю жизни без него. И представить не могу, что кто-то другой рядом будет…

Таскув отшвырнула носком сапога попавшую под ногу ветку. Вроде, большого откровения не сказала, а на душе стало как-то… неправильно. Словно вынула на поверхность то, что долго в самом потаённом уголке сердца хранила. Даже с Эви они о том не много разговоров вели.

Смилан тихо усмехнулся и вдруг за локоть её взял, останавливая. Встал напротив, склонив голову, но всё равно на него смотреть, так снизу вверх: высок он непривычно для вогулов. У них таких сроду не рождалось.

– Так уж прям другого и не представишь? – спросил вкрадчиво. – Может, просто других не видала?

И ладонью вверх по руке провёл, скользнул по плечу и по спине до талии. Таскув шагнула прочь, но он отстраниться не дал, к себе притянул. Застрял в груди сухой комок, вздрагивающий от гулких ударов сердца.

– Глупости ты удумал, Смилан Отомашевич. Пусти!

Но воин и не послушал: сверкнула на его лице сквозь темноту белозубая улыбка, и дыхание, горячее, дурманящее, пронеслось жаром по скуле. Таскув упёрлась ладонями ему в грудь, а он второй рукой обнял и приподнял над землёй легко, словно не весила она ничего.

– Сама ты себя не знаешь, пташка, – шепнул, прижимаясь губами к шее, и вдруг снова на ноги поставил.

Вмиг пропали его объятия – и по взмокшей спине пробежал озноб. Таскув огляделась: оказалось, что рядом никого и нет, а вокруг – лютое ломное место. Непонятно даже, как сюда забраться можно было, не сломав себе ничего. Поваленные когда-то гулявшей здесь бурей ели топорщили в стороны иссохшие корни и ветви, на которых не зеленело ни одной иголки. Над болотистой землёй стелился длинными лоскутами туман. Пахло грибами и мхом. Как назло, в небе потянулись прозрачные облака, скрадывая даже неверный свет луны. И обступила со всех сторон почти живая мгла, в глубине которой, казалось, могли бы спрятаться любые чудища.