– Играй! – сказал фараон, откидываясь на подушки.

Музыкант мягко взял первый аккорд; за ним последовал другой, более твердый и протяжный, – и полилась тихая, мягко-унылая мелодия, то трепетавшая звонко и сильно, то замиравшая в долгих аккордах. Фараон по-прежнему лежал, неподвижно распростертый; мало-помалу нервные подергивания его стали затихать и, наконец, совсем исчезли; дыхание стало ровнее. Он заснул тяжелым, глубоким сном. Вздох облегчения шепотом пробежал по зале, толпа медленно и бесшумно стала расходиться. Сон всегда предвещал конец кризиса и длился долгие часы. Около фараона скоро остались только оба жреца, музыкант, несколько дежурных придворных и стоявшие на страже офицеры.

Полчаса спустя два человека, обойдя, по выходе из залы, все службы и людские, вышли из дворца и, пересекая наискось огромные сады, окружавшие дворец с этой стороны, направлялись к выходу. Настала ночь; проходя по темным аллеям и тихо разговаривая, они не замечали, что от самого выхода из дворца, прячась в гуще деревьев и жадно ловя каждое слово, за ними следил кто-то. Один из собеседников, старик лет 50, был Абтон, обязанность которого при дворе заключалась в наблюдении за всем, что жарилось, варилось, пеклось в пределах дворцовой ограды; другой, красивый молодой человек, был Нектанеба, виночерпий фараона.

– Ужасная жизнь! Ни днем, ни ночью не знаешь покоя. Право, нет времени ни порядочно отдохнуть, ни выспаться. Если не охоты, пиры или оргии, то припадки сумасшествия! – заметил недовольно виночерпий. – Что делать, Нектанеба, да и может ли быть иначе, когда чужестранец правит нашей родиной и одним своим присутствием оскорбляет богов. За то, что «Шасу» пренебрегает святилищами богов, а поклоняется Сету, за то, что он захватил трон страны Кеми в ущерб истинным сынам Ра, бессмертные и карают Апопи странной и неизлечимой болезнью, которая снедает его, – ответил старик.

Виночерпий сжал кулак и, наклонившись к собеседнику, спросил:

– Что нового из Фив?

– Писец Хуха привез важные известия; только не место говорить здесь об этом. Вот завтра, в час, когда взойдет луна, приходи в жилище пастофора Мэны, и ты услышишь такие вещи, от которых возрадуется душа твоя!

Оба замолчали, дойдя до выхода, пожали друг другу руки и направились к ожидавшим их лодкам.

Лишь только обе лодки скрылись в тумане, следовавший за ними человек вышел из-за кустов, скрывавших его до той поры, и, упав на скамью под большой дикой смоковницей, погрузился в глубокие думы. То был здоровый, коренастый юноша; несмотря на египетское одеяние, резкие черты и широкое скуластое лицо выдавали его происхождение. Пэт-Баал, – так его звали, – был гикс и занимал маленькую должность во дворце. Страшно самолюбивый и хитрый, он только и жаждал случая отличиться и с этим намерением выслеживал, подобно охотничьей собаке, всех придворных из египтян, рассчитывая рано или поздно открыть какой-нибудь заговор и, доказав тем свою преданность фараону, выделиться.

– Наконец-то у меня в руках путеводная нить, – пробормотал Пэт-Баал. – Значит, презренный Мэна собирает у себя всех изменников и заговорщиков… заметим! Нет, какова дерзость – называть «Шасу» нашего славного повелителя – жизнь, сила, здоровье! Может быть, негодяи замышляют цареубийство? Ну, мы еще посмотрим! Завтра же иду к царевичу Намураду; расскажу все, что слышал, и в награду выпрошу у фараона место виночерпия, а сестру этого мерзавца Нектанебы, Неферт, – себе в жены. Одним махом унаследовать должность, сестру и хорошенький домик – недурно! – И, насвистывая боевую песнь, он встал и пошел ко дворцу.

Намурад приходился двоюродным братом фараону Апопи, и при дворе на него смотрели, как на наследника престола, хотя он и не носил официально этого титула. У царя было всего две дочери (сыновья умирали в младенчестве), и старшая из них, с выходом замуж за Намурада, должна была передать ему и свои права, которые превосходили, по египетскому закону о престолонаследии, права мужской, но боковой линии. В этом отношении, как и во многом другом, цари гиксов блюли старинные законы страны; делалось это ради жрецов, имевших на народ огромное влияние. Апопи, подобно своим предшественникам, усердно посещал храмы, приносил жертвы богам, а служителям их оказывал почести и осыпал их милостями; но в глубине души он ненавидел жрецов и вообще не доверял непроницаемой, надменной и враждебной к нему касте, грозившей ему вечной опасностью. Шпионы его зорко следили за храмами, стараясь открыть постоянный, тайный, но чувствовавшийся в воздухе заговор, широко раскинувший свои неуловимые ветви и упорно преследовавший цель – ниспровергнуть чужеземное иго и восстановить законных фараонов. Вот почему открытие Пэт-Баала было громадной важности, и он был прав, рассчитывая на щедрую награду.

Царевич Намурад жил в собственном дворце, рядом с царским, и отдыхал на террасе после утомительной ночи, проведенной у своего царственного родственника, когда ему доложили, что писец Пэт-Баал просит милости быть допущенным к нему. Царевич лично знал писца и хотя подивился его просьбе, но все же приказал ввести его: удивление его возросло еще более, когда писец, пав ниц перед ним, стал просить выслушать его без свидетелей.

– Говори, что за тайну ты можешь доверить только моим ушам? – спросил Намурад, облокачиваясь на подушки и выслав невольников с опахалами.

– Это заговор, на след которого я напал; он кажется мне тем более важным, что в нем замешаны двое из придворных: Абтон и виночерпий Нектанеба! – ответил тихо Пет-Баал, лишь только последний раб удалился с террасы. Затем, став на колени перед ложем царевича, он в коротких словах передал весь слышанный им разговор о предполагавшемся сборище у пастофора Мэны и о прибытии гонца из Фив, не забыв упомянуть и об оскорбительном по адресу фараона прозвище «Шасу».

По мере того как он говорил, темная краска гнева заливала лицо царевича; брови его сдвинулись, и в глазах замелькали молнии. Когда писец смолк, царевич долго думал и, наконец, сказал:

– Благодарю тебя, Пэт-Баал, ты верный и бдительный слуга, которого наш славный фараон, – да ниспошлют ему боги славу, жизнь и здоровье – щедро наградит. По поводу же твоего доноса вот что я решил: раньше поднимать шума не стоит. Сегодня вечером я сам отправлюсь в жилище пастофора, и ты пойдешь со мной! Но раньше дай мне таблички: я напишу Потифару, чтобы он был готов сопровождать нас с отрядом стражи. Оцепив дом, мы захватим все собрание изменников, которых надо строго наказать, чтобы раз навсегда отбить у других охоту подражать им.

Написав и запечатав таблички, царевич отдал их писцу и заметил благосклонно:

– Фараону лучше; он уже в силах совершить прогулку в носилках и завтра, не опасаясь взволновать государя, я доложу ему о добыче, которую мы захватим в эту ночь; луч царской милости при этом падет, конечно, и на тебя! Скажи только, чего ты желаешь и какая награда больше всего обрадует твое сердце?

Взволнованный Пэт-Баал в смущении пал ниц.

– Господин мой, выслушай без гнева мое признание. Сердце мое полно Неферт, сестрой Нектанебы: любовь истомила меня, работа из рук валится, душа моя оставила тело и везде следует за девушкой…