На каждый кронштейн ушло четыре дюбеля. Восемь креплений – тридцать два отверстия. Для Бруно от количества отверстий зависела вся наша работа: зимой со скалы будет постоянно соскальзывать снег, он долго думал, как построить крышу, способную выдержать такие удары. Я много раз поднимался вверх по веревке, закреплял ее чуть поодаль и вновь принимался сверлить скалу, слушая указания Бруно. К вечеру все восемь кронштейнов были прикреплены на равном расстоянии друг от друга приблизительно в четырех метрах от земли.

Теперь наш день завершался банкой пива, которое я засовывал утром в рюкзак вместе с едой. Мы усаживались перед почерневшим от пепла и углей очагом и открывали пиво. Я был совершенно белым – с головы до ног покрытым пылью от сверления скалы, руки, сжимавшие дрель целый день, болели. Зато, подняв глаза, я увидел, как в вечернем солнце на скале сияют стальные кронштейны. Я гордился тем, что Бруно поручил мне эту работу.

– Со снегом вся загвоздка в том, что никогда не угадаешь его вес, – сказал Бруно. – Есть приблизительные расчёты, но для надежности лучше все умножать на два.

– Какие расчеты?

– Кубический метр воды весит десять центнеров, правильно? Снег может весить от трех до семи центнеров – все зависит от того, сколько в нем воздуха. Поэтому, если крыша должна выдержать два метра снега, нужно рассчитывать на вес четырнадцать центнеров. Я закладываю вдвое больше.

– Прости, а как же раньше строили?

– Раньше ставили опоры. Осенью, перед уходом. По всему дому устанавливали опоры. Помнишь толстые короткие бревна, которые мы нашли внутри? Видать, однажды зимой даже их не хватило. Или про них просто забыли.

Я взглянул на вершину скалы. Представил, как скопившийся там снег не выдерживает и падает вниз. Ничего себе!

– Твой отец любил рассуждать о таких вещах, – сказал Бруно.

– Правда?

– Какой ширины должны быть балки, на каком расстоянии друг от друга их размещать, какое дерево лучше использовать. Ель не годится: она мягкая. Лиственница тверже. Он не просто слушал то, что ему говорили, он хотел докопаться до причины всего. Дело в том, что ель растет в тени, а лиственница на солнце: солнце придает дереву твердость, тень и вода делают его мягким, для балок оно не годится.

– Да, отец любил такие разговоры.

– Он даже книгу купил. Я ему говорил: Джанни, зачем тратить время зря, давай спросим у кого-нибудь из старых каменщиков. Однажды я привел его к своему начальнику. Мы пришли со своим проектом, твой отец взял блокнот и все в нем записал. Но потом, я думаю, он еще раз все проверил по книге, людям он не очень-то доверял, правда?

– Не знаю, – ответил я. – Наверное, ты прав.

Имени отца я не слышал со дня похорон. Мне было приятно слышать, что Бруно его произносит, хотя порой мне казалось, что мы знали двух разных людей.

– Завтра закрепим балки? – спросил я.

– Сперва надо их обрезать по размеру. И подогнать под кронштейны. Чтобы поднять их, потребуется мул, посмотрим, как пойдет дело.

– Думаешь, времени уйдет много?

– Не знаю. Давай не все сразу, ладно? Сейчас выпьем пива.

– Ладно. Сейчас пиво.

Тем временем я постепенно возвращался в прежнюю форму. Проделывая в течение месяца один и тот же путь, я начал ходить быстрее. Мне казалось, что трава на лугах вдоль тропы с каждым днем становится гуще, зелень лиственниц – темнее, а вода в ручье течет спокойнее: наступление июля в лесу напоминало конец бурной молодости. В детстве я приезжал сюда как раз в это время года. Горы все больше походили на то, что я помнил с тех пор, когда был уверен, что здесь, на высоте, времена года не сменяют друг друга, что меня ждет вечное лето. В Гране мне встречались животноводы, которые готовили хлева, перевозили на тракторах разные грузы. Еще несколько дней – и они приведут стада, нижняя часть долины снова наполнится жизнью.

Наверх больше никто не поднимался. В окрестностях озера были еще два разрушенных строения, недалеко от пути, которым я ходил каждый день. Первое, захваченное крапивой, находилось в том же состоянии, что и мое наследство. Крыша обрушилась не полностью, заглянув внутрь, я увидел обычное печальное зрелище: единственная комнатушка разгромлена, словно хозяин, уходя навсегда, мстил ей за нищую жизнь или следующие посетители тщетно искали здесь что-нибудь ценное. Оставались стол, хромая табуретка, выброшенная в мусор посуда и печка, которая показалась мне годной и которую я решил забрать, пока крыша не рухнула полностью и не погребла ее под собой. Вторые развалины когда-то были большим и очень старым домом: первому дому было не больше ста лет, второму – не меньше трех веков. Это был не просто хлев, а настоящий альпийский выгон, включавший несколько строений, маленькая деревня: наружные лестницы сложены из камня, величественные и загадочные коньковые брусья – деревья таких размеров растут на высоте несколькими сотнями метров ниже, и я не представлял себе, как их затащили сюда. Внутри домов ничего не было, оставались вымытые дождями, до сих пор стоящие прямо стены. По сравнению с привычными хижинами эти развалины словно рассказывали о благородной цивилизации, которая постепенно приходила в упадок, а потом исчезла.

Поднимаясь, я любил ненадолго задержаться на берегу озера. Я наклонялся погладить воду, окунал в нее руку, проверяя температуру. Освещавшее вершины Гренона солнце еще не добралось до котловины, озеро сохраняло ночной облик – как небо, когда темнота отступает, но еще не рассвело. Я толком уже не помнил, почему перестал ходить в горы, что я любил, когда их в моей жизни не было, но всякий раз, поднимаясь в одиночестве утром, я чувствовал, что мы с горами шаг за шагом приближаемся к примирению.

В эти июльские дни барма напоминала лесопилку. Я принес снизу много материалов, сейчас плато было заполнено сложенными еловыми досками – двухметровыми, еще белыми и пахнущими смолой. Восемь балок висели между отвесной скалой и длинной стеной дома: они были прикреплены к стальным кронштейнам и шли под наклоном в тридцать градусов; посередине балки опирались на длинное лиственничное бревно. Теперь, когда вырос скелет крыши, я почти представлял себе дом: двери выходили на запад, два оконца на север – глаза дома смотрели на озеро. Бруно хотел сделать их в форме арки и целыми днями возился с камнями, не выпуская из рук молоток и зубило. Он предполагал устроить две комнаты, в каждой по окну. Из помещения с двумя невысокими этажами (внизу – хлев, наверху – жилая комната) мы собирались сделать одноэтажное, просторное, с высоким потолком. Порой я пытался представить себе, как в комнаты падает свет, но на это у меня не хватало воображения.

Приходя, я ворошил угли очага, подбрасывал сухих веток, наполнял котелок водой и ставил на огонь. Я доставал из рюкзака свежий хлеб и помидор – из тех, что мама Бруно каким-то чудом выращивала на высоте 1300 метров. В поисках кофе я заглядывал в лагерь Бруно и обнаруживал помятый спальный мешок, прилипший к доскам огрызок свечи, открытую книгу. Я бросал взгляд на обложку и улыбался, читая фамилию “Конрад”. От всего, чему мама учила Бруно, у него осталась любовь к романам о морских приключениях.