и тем самым «положить своих противников на лопатки». Не получилось. Пришлось использовать для Символа новое слово, которого в Писании не было. Это слово нашлось, и это — омоусиос («единосущий»). Такое слово, после долгих и безрезультатных споров, предложил включить в Символ лично император Константин, а императору никто перечить не отважился. Вот как это описывает профессор А.Спасский в книге «История догматических движений в эпоху Вселенских Соборов» (Сергиев Посад, 1914, с. 240, репринт):

Еще на предварительных заседаниях в Никее до официального открытия собора некоторые епископы, люди простые и бесхитростные, советовали довольствоваться древнейшими мнениями и не делать нововведений в преданной от древности вере. А таких епископов было большинство; однако, мнение их не только не восторжествовало, а, напротив, в заключительном своем решении собор как раз внес в символ такое слово, которое не встречалось на языке Библии и было отвергнуто преданием. Как же могло случиться, что несмотря на преобладание консервативно настроенных епископов в составе собора, слово омоусиос все-таки не потерпело поражения и в конце концов принято было всем собором? В разъяснении этого вопроса должно припомнить ту обстановку, при которой совершилось внесение нового термина в символ веры. Слово омоусиос в первый раз произнесено было на соборе с высоты царского трона, блеск которого невольно ослеплял умы провинциальных, деревенских простецов, — а энергичная защита предложения императора со стороны образованных руководителей соборных рассуждений незаметно смиряла тревогу.

Для того чтобы убедиться в том, что Соборы действительно рассматривали Дух Святой в качестве мужской ипостаси, приведем некоторые аргументы ариан в споре с православными, из которых со всей очевидностью вытекает подобное утверждение. Вот что пишет профессор Московской Духовной академии и Московского университета А.П.Лебедев (1845–1908) в своей книге «Вселенские соборы IV и V веков» (СПб.: «Издательство Олега Абышко», 2004, с. 58, 96, подчеркивание наше):

Они (ариане, — Г.Б.), например, возражали: «Дух Св. есть, без сомнения, или нерожденное (существо) или рожденное. И если нерожденное, то два безначальных (Божества). А если рожденное, то (этот Дух, — Г.Б.) рожден или от Отца, или от Сына. И если от Отца, то два сына и брата, а если от Сына, то явился у вас Бог-внук».

Иные не соглашались с учением, что Дух есть Бог, единосущный Отцу и Сыну. «Укажи мне, — обращались ариане к православным, — чтобы от одного и того же (Отца) один был Сын (Божий), а другой не Сын (Дух) и притом оба были единосущны».

То есть, обе стороны в этих своих утверждениях и спорах воспринимали ипостась Духа, в образе «сына» или «внука» Отца, но не в качестве «дочери» или «внучки», если бы Дух Святой виделся ими в качестве женской ипостаси. И более того, все собравшиеся не сомневались в том, что Отец — это Бог иудеев.

Как пишет известный дореволюционный ученый, профессор А.В.Карташев в книге «Вселенские соборы» (Фонд «Христианская жизнь», Клин, 2002, с. 168):

Только со времени IV Вселенского Халкидонского Собора 451 г. наш Символ начал приобретать всеобщую известность и обязательность.

То есть после Второго собора, на котором этот Символ был выработан, он известен еще не был. В той греческой терминологии, которая присутствовала в спорах — усиа, омоусиос, ипостасис и др. — и из которой, в конце концов, этот Символ был составлен, не вполне ориентировались даже некоторые отцы Церкви. И не то, что они не знали всех этих греческих терминов, но совсем не были уверены в том, что именно их следует использовать в случае Символа.

Да и кто из отцов создателей Символа мог с чистой совестью сказать, что он точно знает, что Иисус родился «единовременно» с Богом Отцом, а не «после Него»? И никто из них не мог себе представить даже «в страшном сне», что реальный проповедник Иешуа хрестос никогда не был сторонником иудейского единобожия. И о каком «единосущии» можно вести речь здравому в своем уме человеку, которому самому никогда не приключилось быть «единосущим» с этим Богом и испытать своим опытом, что это такое? А если бы вдруг испытал, — значит и он тоже «Сын Божий». Да и о каком «едином» Боге-Отце все они вели речь? Участники Соборов — об иудейском Боге Яхве; Иисус — о том Элохиме, мандейском «Боге Света», которого он называет своим «Отцом». «Эли, Эли, лама савахвани!», или «Элохим, Элохим, почему Ты Меня оставил!» (Мк. 15:34) — восклицает он на своем мандейском наречии. Он обращается к Элохиму, а не к Яхве.

В это сложное для христиан время в римском мире уже возникла философия неоплатоников. Философия, удивительная в своей непривычной для ромейского мира мистериальности. Здесь, в первую очередь, следует назвать имена Нумения-римлянина и эллина Плотина, который начинал изучать философию в Александрии египетской (у того же учителя, что и Ориген), а затем перебрался в Рим, где и создал свои известные трактаты (Эннеады). Почему именно их имена следует вспомнить? Именно эти два философа впрямую сообщили миру о своих мистериях (так правильно называть все их откровения, на основании которых они разрабатывали свою философию).

И следует прямо сказать, что их «откровения» гораздо ближе стоят к подлинной проповеди Христа о «царстве Небесном», чем всё то тысячелетнее христианское богословие, которое что-то в своих начинаниях позаимствовало от философии эллинов. И именно с этими эллинами, с их философской «искренностью» и с их философской терминологией, подсознательно старались соперничать те отцы Церкви, которые участвовали в создании Символа веры. В философских построениях этих двух великих философов греко-римского мира — Плотина и Нумения — существует такая же трехступенчатая система развертывания Творения, как у египтян и мандеев, пусть и иначе выраженная. И если кто-то из людей действительно испытал единосущность с Единым, так это язычник Плотин. Об этом мы скажем позже.

В свое время автору пришлось познакомиться со многими трудами выдающихся христианских подвижников. Но ни у одного из них не обнаружено такого опытного приближения к истинному познанию (или даже само познание) «Царства Небесного», как мы видим это в Эннеадах Плотина или в текстах Нумения. Из христиан разве что только одного Оригена можно припомнить, если мы ведем речь о подлинных мистериях. Достаточно почитать его Гомилии на «Песнь песней».

Вернемся к Символу. О том, что невозможно рождение от двух «женщин» подобное тому, которое зафиксировано в этом Символе, сказано уже в коптском Евангелии от Филиппа (мы это высказывание процитируем). Наличие этих слов может свидетельствовать о том, что датировка создания Филиппа — это V–VI вв. н. э.

Читателю следует понимать, что если мы решим не трогать тему Духа Святого и