чтения, настолько божественным и волнующим оно мне показалось. Я читал эти записи так, как будто их писал совершенно другой человек. Все опять воскресло в душе и ожило в воображении. В этот вечер я не смог читать ни Евангелия, ни Псалмы, ни что другое. Сидел над этой раскрытой тетрадью и вчитывался в каждое слово. Так и лег спать. На завтра, послезавтра и послепослезавтра все повторилось: я читал и читал этот замечательный текст и после этого не мог найти в себе силы, чтобы продолжить свои традиционные занятия.

В том, что все написанное было божественным и не имело никакого отношения к Темному миру, я не сомневался. Но я, как человеческое существо, не мог выпутаться из этой невероятной «ловушки». Я понял, что пока эта тетрадь со мной, я буду стоять на месте, потому что не смогу читать даже Евангелия. Я поехал в свой сад, вырезал ножницами эти листы, порвал их и сжег в печке. Как я потом жалел об этом, и как хотел вновь почитать заветные страницы!

Потом я заболел простудой, и в этом состоянии ощутил потребность что-то писать: что-то о том, что я прочитал в Евангелии или у святых отцов, о своем внутреннем чувстве. Первоначально думал, что это будет что-то наподобие личного дневника. К этому времени мои регулярные ночные бдения восстановились во всей свой строгости, и я опять стал получать большое удовольствие от этих вечеров. Но случилось опять нечто против моей воли. Я не мог начинать свои благословенные занятия, если до этого что-то не напишу. Как будто кто-то, помимо моей воли, требовал от меня выполнить этот урок, а если я отказывался — лишал меня благодати прочтения книг. Для меня самого это было и странно, и чудно, и неприятно. И я долго не мог в это поверить, проверяя себя много раз, и упираясь, как осёл. Сидел часами, как дурак, тупо уставившись в евангельский текст и не желая ничего писать. В конце концов, и эти мои занятия — записи чего-то относящегося к прочитанному — стали для меня нормой и даже желательными.

Но и на этом мое удивление не кончилось. Родители подарили мне на 50-летие китайскую ручку с золотым пером, которая заправлялась чернилами, — давно уже желанную для меня вещицу. В старые добрые советские времена хорошая китайская ручка с золотым пером — это было целое событие. Именно ей я и делал все свои записи в первый год моего неожиданного «творчества». И по каким-то странным и непонятным для меня обстоятельствам, в тот самый момент, когда я «горел душой» и порывался написать что-то не совсем обычное, может быть даже запретное для чужого глаза, чернила неожиданно заканчивались. Я «плевался» на все стороны — ведь вдохновение быстро проходит! — но приходилось идти и брать чернила, заниматься промывкой и заправкой ручки, и после этого те мысли, которые хотел записать, уже не записывал. Это повторялось не раз и не два — с удивительной закономерностью, — и, в конце концов, я стал понимать, что можно писать, а что нельзя.

Я прекрасно понимаю, что все это звучит, как бред сумасшедшего, для всякого здравого ума. Но пусть поверит читатель, что у меня такой же здравый ум, но при этом я ничего не мог поделать с теми фактами, с которыми столкнулся в своей жизни. И ведь никто никогда, за всю мою долгую жизнь, ни разу и ни при каких обстоятельствах не мог подозревать меня в отклонении от нормы. Более того, я вовсе не считаю себя каким-то «мистиком», а напротив, обычным и даже излишне практичным человеком. Мне всегда нравилось крутить в руках какие-то красивые тяжёленькие безделушки, не имеющие никакого отношения к духовным вопросам. И я до сих пор интересуюсь короткоствольным оружием, и если бы было разрешение и имелись лишние деньги, обязательно купил бы себе «Макарова» и ходил в тир пострелять. Меня можно упрекнуть в ребячливости, но не в сумасшествии или фантазерстве.

И если бы я сейчас был молодым человеком, никогда бы не стал обо всем этом писать, потому что хорошо знаю людей и уверен в том, что все равно станут «крутить пальцем у виска», даже не признаваясь в этом. Пишу только потому, что мне уже почти семьдесят семь лет и терять мне нечего, и тем более бояться, что меня сочтут ненормальным. И если вдруг приедут «санитары» и станут задавать вопросы, всегда сумею объяснить им, что я — «писатель», и что все это — «художественный вымысел». Как говорится, «с волками жить — по-волчьи выть».

Да, вспомнил. Пару дней назад произошел такой случай. Надо было ответить одному официальному лицу, и я стал сочинять прямо в компьютерной почте распрекрасное большое письмо, — ну такое красивое, такое красивое! И вот уже было собрался отправить, да случайно нажал не на ту кнопку. И письмо улетело в небытие. Все пересмотрел, но оно нигде не сохранилось. Как я «рвал и метал»! Как я «плевался»! Но надо было заниматься какими-то другими делами. И, по прошествии времени, я уже здравым умом понял, что меня как-то уж «очень сильно занесло», когда я вдохновенно строчил это письмо. И я возблагодарил Бога, что Он предотвратил мои неразумные действия. И порой, когда пишу эти строки, думаю: ведь если они все-таки выходят из-под моего прекрасного автоматического карандаша Pentel, (не моего, а японского, — спасибо ребята!), значит, это в Его воле.

Мистерии (продолжение III)

Получается так, что этот мой мистериальный раздел книги постепенно превращается в своего рода «автобиографию». Я этого не планировал, да и вообще не предполагал, что эти факты моей жизни растянутся на многие страницы. Но, как говорится, взялся за гуж… И если рассуждать по существу, то думаю, что как раз эти незначительные мелочи или события моей жизни, о которых я упоминаю, могут стать важными для человека, который идет в том же направлении, что и я. И учитывая тот непреложный факт, что я пишу для семейного человека, а не для монаха, я стараюсь обращать особое внимание на все то, что имеет отношение к супружеской жизни.

По этой причине я не имею права не сказать еще об одной небольшой «мистерии». Честно говоря, я даже не знаю, можно ли назвать это полновесным словом «мистерия» или просто «видением». И все-таки это мистерия, хотя бы по своей исключительной важности для семейного человека. А дело было так. Через несколько дней после получения мистерии Царства Небесного