В коридоре Ваниной квартиры Яга остановилась. Она больше не тряслась, стояла твердо. Насторожилась и, резко обернувшись, посмотрела Ване в лицо. Он по-прежнему держал ее за локоть и теперь сжал его в руке, словно боялся, что Яга вырвется и убежит.

Она что-то учуяла и старалась увести локоть из цепкой Ваниной руки. Ваня дернул ее. Фыркнул нетерпеливо. Яга прошлась глазами по всему его лицу – яростным медовым глазам, твердым скулам, небритым синим щекам – и застряла в ямочке на подбородке. Взгляд Яги стал жестким, а ее собственный подбородок заострился и потемнел, будто через кожу проступила кость. Яга повела локтем вниз – резко и сильно, сбрасывая Ванину руку.

– Ты охуел, что ли? – спросила она.

– Блядь, Яга, помоги мне, – процедил Ваня. – Не бросай в трудную минуту. Дай только ее найти.

Яга поджала губы.

– Да п-похую мне! – губы лопнули, и слова вырвались из них с напором.

– Яг-га! – позвал Ваня рваным от сдерживаемой ярости голосом. Снова схватил ее за локоть, и какое-то время они, раздувая ноздри, пристально смотрели друг другу в глаза. Яга сопела. Ваня не мигал. Она первая отвела взгляд, и Ваня еле заметно вздохнул, поняв, что победил.

– Тебе, блядь, это так с рук не сойдет, – жестко сказала Яга. – Будешь дозой платить. Я тебе не нанималась.

– Не вопрос, – резко сказал Ваня. – Дай только эту суку найти. Я ей голову в натуре проломлю, суке.

– Похуй мне, – отозвалась Яга.

– Короче, я пошел, – Ваня повернул ручку двери, но, перед тем как открыть, обернулся. – Ты с ними обращаться умеешь? – спросил он.

– Да, блядь, всю жизнь только этим и занималась! – Яга сверкнула на него глазами. – Найди кого-нибудь другого! Я не умею.

– Мне больше некого…

– Попробуй тогда дозу не принести, я уйду отсюда на хуй и ни на что не посмотрю. Ты меня знаешь.

– Сказал, принесу… Ты не знаешь, че им надо?

– Че?

– Че купить, говорю!

– Блядь, иди у своей проститутки спроси! Че ты у меня теперь спрашиваешь?!

– О, бля-я-ядь… – выдохнул Ваня, сжал кулак и вышел, цедя сквозь сжатые зубы: – Найду, голову проломлю.

В углу, куда Яга в прошлый раз откинула одеяло, стояла синяя коляска с белой ручкой. Скрипя большими стопами по старому ламинату, Яга в несколько шагов приблизилась к ней. Остановилась и, вытянув шею, заглянула внутрь. Она вздрогнула и отшатнулась, как от сильного удара.

В двух мутно-синих глазах, смотрящих на нее из коляски, было столько страдания, что можно было подумать – они видели что-то такое. Будто младенец только что вырвался из цепких вод синего ничто. Будто пришел с той стороны, которой нет, но куда Яга ходила каждый день. По нескольку раз в день. Глаза смотрели на Ягу так, словно видели и ее начало, и ее конец. На морщинистых щеках проступала бронзовая синева, словно младенец только что был покойником – умершим во сне стариком только что лежал в гробу на кружевной подушке, продолжая видеть непрерванный сон. Будто его только что вырвали из гроба, ударили по синему темени молотком – тем самым, что забивает гвозди в крышку. Намеренно сплющили, омыли в синих расплавленных водах и положили в эту коляску.

– У-тю… – хрипло сказала Яга.

Она откинула тонкое голубое одеяльце. Под ним сгибались, прижимаясь к животу с недавно перерезанной пуповиной, короткие сморщенные ноги. Яга уставилась на розовую пятку, задохнулась и чуть не упала лицом в коляску. Схватилась за ручку и качнула коляску вниз. Младенец сжал лицо и закряхтел.

Он кряхтел и отталкивал что-то от себя то одной, то другой пяткой. Как будто не хотел видеть ни Ягу, ни все, что ее окружало. Как будто хотел уплыть, вернуться назад.

Яга протянула к нему костлявые длинные руки. Ее лицо стало злым и сосредоточенным. Она коснулась пухлой кожи младенца шершавыми ладонями. Взяла его за туловище, пощупала мягкие ребра. Улыбнулась улыбкой, какой улыбаются, только когда остаются одни. Ее изъеденные фосфором большие красные руки сжимали маленькую грудь клещами кузнеца, тянущего болванку из огненной печи.

Яга подняла его над коляской, осмотрела с головы до ног. У нее затряслись руки. Время от времени она пружинила коленями и приседала. От этого младенец кряхтел громче.

Она поднесла его к себе, положила голову на сгиб руки и прижала к груди, придерживая другой рукой. Все это она делала так, словно кто-то ее учил. Младенец замолчал.

Яга подалась вбок, прислушиваясь к чему-то неслышному. Она втискивала младенца в себя до тех пор, пока он не захныкал. Яга понюхала его фиолетовое темя.

Вернула младенца в коляску, грубо накинув на него одеяло, словно желая больше не видеть. Отошла от коляски, села на диван и смотрела в одну точку на стене – долго и непроницаемо. Младенец плакал.

Яга встрепенулась. Сморгнула.

– Нахуй ты родился? – равнодушно произнесла она. – Че ты здесь потерял?

Одни заходили в белые двери автовокзала. Другие шли мимо, в том направлении и в этом. Второй этаж вокзала немного выдавался вперед и походил на две коробки, неровно положенные одна на другую. Длинные затемненные окна были заклеены рекламными постерами. И хотя небо в этот день и в этот час было на редкость светлым и ярким, красные буквы, выстроившиеся на крыше в слово «Автовокзал», погружали в атмосферу неубранности, непорядка. Пачкали небо своим грязным цветом, притушенным индустриальными дождями. И даже облака, выплывавшие из-за соседнего серого здания, в соседстве с этими буквами казались выхлопами заводских труб, хотя никаких заводов поблизости не было.

Ваня прошел киоск «Роспечати» и остановился у одного из входов на вокзал, под табличкой «Авиакассы», рядом с большим ядовито-красным холодильником «Coca-Cola». Сунул руки в карманы и засвистел. Постояв так минут десять, он зашел за угол. Повертел головой. Вернулся к центральному входу, постоял еще недолго и юркнул в открытую дверь. Смешавшись с идущими мимо касс в сторону зала ожидания, Ваня пошел в их ритме, расслабив лицо, вынув руки из карманов и глядя перед собой. Прошел мимо охранников в пухлой синей форме. Мимо круглых столиков кафе, уставленных пластиковыми стаканчиками. Быстрыми взглядами проредил толпу собравшихся в зале. Прошел в глубь и сел на свободное место, лицом ко входу, рядом с дремавшим мужчиной. Он достал из кармана ключи на металлическом кольце и покрутил связку на указательном пальце. Мужчина рядом с ним открыл глаза, окинул Ваню сонным взглядом и снова закрыл их, устраивая голову поудобней – на ладошке, положенной на большой рюкзак.

Время от времени Ваня бросал косые взгляды на электронные часы, и ключи на пальце замирали. Он усмехался красным горящим цифрам, словно не мог поверить, что они показывают правду.

– Каплями глаза залили, ничего не видно. У окулиста была, – раздался за Ваниной спиной старческий голос, мягко сплетающий слова. – Триста пятьдесят рублей заплатила. Еще семьсот на лекарства надо.

Ваня обернулся. Сзади сидела бабка в голубом плаще, покрытом серым налетом. Такой садится на одежду деревенских жителей, ходящих далекими от городов картофельными полями. Туго повязанный платок держал ее желтые, надутые старостью щеки. Она говорила в плечо молодой женщины. Та читала журнал, прикрываясь от бабки прядью длинных волос. Она ничего не отвечала бабке и даже не оборачивалась, но плечо ее приподнялось, как бы защищаясь от деревенского кружева слов.