– Пятьсот рублей я у соседки заняла – на дорогу, тысяча у меня своя была, – продолжила бабка, связывая гласные глубокими петлями, – итого…

– Екатеринбург – Рудный через Кастанай, – зазвучал голос – электронный, как цифры на табло. Бабка замолчала. – Отправление в семнадцать пятьдесят.

Ваня сплюнул и выругался.

– Сетчатка, говорят, отслаивается, – продолжила бабка. – Капли накапали, все размылось в глазах, люди чего-то мельтешат, а из границ своих вышли, как река из берегов. Где мужчина, где женщина, не разберу.

Ваня еще раз обернулся. Бабка смотрела перед собой голубыми круглыми глазами, словно недавно только с луны свалилась и видела все в первый раз. А главное – все, что видела, ее веселило и забавляло, как ребенка. Ваня мотнул головой и усмехнулся.

– Свой автобус-то хоть разгляжу? – весело спросила бабка.

– Яр – Ирбит. Отправление в восемнадцать десять, – заговорил электронный голос, и Ваня поднялся.

Засунув руки в карманы и глядя под ноги, он пошел к выходу, прошел туалет, притормозил, повел головой в стороны, еще раз дернул плечами и вернулся к туалету.

Опершись каблуком о стену, в узком коридоре, ведущем к мужскому и женскому туалетам, стояла Жаба. Ваня бесшумно приблизился к ней.

Увидев его, Жаба опустила толстую ногу, затянутую черным капроновым чулком, и двинулась в сторону женского туалета. Ваня мягко положил руку ей на спину под капюшон и повел из зала прочь.

– Че те надо? – спросила Жаба, не сопротивляясь.

– Сейчас узнаешь, – процедил Ваня. – Давай только выйдем.

Она выставила голову вперед, словно под тяжестью Ваниной ладони, челка падала ей на лицо, и Жаба откидывала ее рукой.

Они вышли из центрального входа. Ваня отвел Жабу за угол и остановился. Она откинулась к стене, ее грудь в глубоком бордовом декольте колыхнулась. Ваня заглянул в вырез наполовину застегнутой куртки. Кожа на груди Жабы отливала зеленым и была покрыта выпуклыми бордовыми точками. Ваня усмехнулся.

– И че, кто-то покупает?

– Говори, что надо, или уйду, – огрызнулась Жаба.

Ваня подошел к ней вплотную, вывернул губы наружу, будто собирался плюнуть ей в выемку на груди, и сказал, цыкнув:

– Че, Линда где?

Голос его прозвучал спокойно и даже ласково. В глазах Жабы появился злорадный блеск.

– А я откуда знаю, – нагло ответила она и оперлась каблуком о стену, ее мини-юбка задралась, показывая толстые ляжки.

– А она говорила, вы квартиру с ней вместе снимать собираетесь, – сказал Ваня. – Она сказала, ты утром за ней заехать должна…

– Че? – протянула Жаба. – Я ее уже неделю не видела. Нахуй мне с ней квартиру снимать? И так работа ночная. Еще днем мне вопли детские слушать?

– Где она? – Ваня оперся рукой о стену и, следя краем глаза за проходом, говорил Жабе в ухо. – Блядь, где она?!

– Я откуда знаю?!

– Блядь! – Ваня ударил кулаком по стене.

Жаба вжала в голову в плечи. Казалось, на своем жирном горбу она держит сейчас все здание автовокзала.

– Я не з-знаю.

– Найду ее, голову проломлю, – Ваня отстранился от Жабы. – Увидишь ее, передай суке. Узнаю, что ты ее прячешь… – Ваня выдохнул с напором. – Я тебе жирные твои ноги переломаю, поняла?

– Сказала же, поняла! – с вызовом ответила Жаба.

У тротуара напротив прохода притормозила серая «Лада». Ее дверцы и затемненные окна оставались закрыты. Машина не трогалась с места. Жаба смотрела на машину с вызовом. Перевела взгляд на Ваню, и было в нем столько приглушенной злобы, словно она ненавидела всех мужчин, а Ваню особенно.

– Мне пора работать, – толстой пятерней она отодвинула его от себя. Достала из кармана серебристую пачку «Орбита», выдавила одну подушечку в рот.

Она пошла к машине. Каблуки под ней прогибались. Жаба заглянула в окошко с пассажирской стороны, отошла к задней двери, открыла нее, и по тому, как она втискивала свое затянутое тело в машину, было видно – на заднем сиденье тоже кто-то есть.

Ваня прошел несколько кварталов. Вечер словно тянулся за ним хвостом и, наконец, обогнал его. Ваня свернул на безлюдную улицу, и темнота съела его черную спину. В домах, вымерших с окончанием рабочего дня, окна не светились. Казалось невероятным, что Ваня только что прошел живые улицы – яркие и многолюдные.

Из-за угла выплыла фигура. Мужчина был в черном, силуэт его сливался с темнотой, и с расстояния невозможно было разглядеть, где его границы.

Ваня остановился, коснувшись его плеча. Вложил ему в руку сложенную купюру. Тот взял, прошелестел несколько слов Ване в ухо и пошел туда, откуда пришел.

Ваня повернул назад, добрался до оживленной части города и остановил на дороге машину.

– Улица Восьмого Марта, – сказал он, открыв переднюю дверцу «Жигулей».

Захлопнул ее, открыл заднюю и мягко опустился на потертое сиденье. В салоне пахло маслом. Водитель свет не зажигал. Ваня смотрел в окно, усмехаясь. Будто его забавляли виды города. Будто Ваня знал: он – зритель, попавший сюда проехаться и посмотреть. То, что город показывал, мало его интересовало. Ваня усмехался ухмылкой презрительной, словно знал – он не здесь должен быть, а в другом театре. Но раз уж он здесь, то пыжься, город, выворачивайся, развлекай.

«Жигули» проехали «Гринвич», вход в метро и с Восьмого Марта свернули на улицу Народной Воли.

– Останови, – выдохнул Ваня, когда машина поравнялась с большой белой гостиницей.

Протянув водителю сто рублей, Ваня вышел из машины и пошел вглубь дворов. Здесь тоже было тихо, хотя до входа в метро идти пять минут. У кирпичного дома Ваня остановился под деревом и, скрытый тенью его голых ветвей, долго изучал фасад, двигаясь глазами от окна к окну, от балкона к балкону. Можно было подумать, он считает кирпичи в кладке и простоит тут до утра.

Через некоторое время он не спеша сошел с места. Окна первого этажа, почти все забранные решетками, освещали балконы второго этажа. Обивка одного – ядовито-зеленая – отражала свет, идущий снизу, и отбрасывала едкое пятно на площадку перед балконом. Соседний балкон был обит рифленым листом железа, похожим на большую стиральную доску.

Ваня приблизился ко второму подъезду, вкрался в пространство между ним и окном первого этажа, нащупал на стене металлический желоб. Обхватил его руками, подтянулся. Закинул ногу на карниз первого этажа, громыхнув. На секунду замер. Оторвал одну руку от желоба и, распялившись по стене, схватился за перекладину белой оконной решетки. Держась за нее, оторвал вторую руку от желоба, стал двумя ногами на карниз, поставил сначала одну ногу на перекладину решетки, потом вторую, дотянулся до цементного козырька незастекленного балкона и пошарил по нему рукой. Продвинулся правее. Пошарил. Сжал в руке целлофановый пакетик, наполненный мягким и сыпучим. Сошел на карниз, все еще держась за решетку. Спрыгнул. Быстро посмотрел в ладонь. Сунул руки в карман и пошел прочь, не оборачиваясь, но по его напряженному затылку было видно – ему хотелось обернуться.