я приложил палец к губам, потом сложил из двух пальцев человека и показал, что нам пора уходить.

Гоша улыбнулся.

— Я не понимаю тебя, Василий! — громко проорал он, отчего с ветки черёмухи испуганно вспорхнули две синицы и удрали в сторону более высокой и надёжной соседней берёзы, — говори громче!

Я сделал страшные глаза и попытался притвориться камнем. Потом подумал, что это не очень умно, лихорадочно порыскал в голове в поисках фразы «Отвали, зараза» и сделал равнодушно-уверенный вид. В конце концов, сейчас Тёма без своих рыб-прилипал, а один он не такой уж и крутой, обычный самодовольный придурок, которого не так уж и сложно поставить на место. Даже если за него болеет сам Бог. С другой стороны, Гоша вроде говорил, что и за меня болеет…

Я развязно подошёл к скамейке, усиленно делая вид, что мне все нипочём. Тёма продолжал сидеть, уткнув лицо в локоть и глубоко дыша, и как будто даже не заметил меня.

Зато Гоша с нескрываемым любопытством смотрел на мои кульбиты:

— Вася, а что ты делаешь?

Я сделал вид, что не понимаю его, и добавил к развязывающимся ногам ещё и руки. Гоша ухмыльнулся:

— Не переживай, он нас не видит и не слышит. Сейчас мы с тобой, скажем так, невидимые.

Я тут же сдулся, как воздушный шар.

— А раньше предупредить не мог? То есть как невидимые? Это твоё божественное колдунство?

— Не колдунство, а… Ну не знаю, считай, что я перевёл тебя на некоторое время в режим Бога. Я почти всегда в этом режиме, ты меня, например, ни разу до вчерашнего дня не видел, а я, между прочим, всегда с тобой. А вообще, Вася, ты тут Тёму злым называл — да, он злой, ты, конечно, намного добрее, жалостливее и разумнее, тут ты его обошёл. Но есть то, в чём обошёл тебя Тёма: он не так боится, что о нём подумают другие. Хотя он, безусловно, боится общественного мнения — надеюсь, ты когда-нибудь поймёшь, почему — но до тебя ему далеко.

Я почувствовал, как опять лицо наливается жаром.

— Ну и ладно! Зато я ничей рюкзак в реку не сбрасывал!

— Ты прав, не сбрасывал, — задумчиво ответил Гоша.

На некоторое время воцарилась тишина, в которой я как-то не сразу расслышал тяжёлое дыхание Тёмы, как будто он там, в своём локте, ингаляцию делал. Смотрите-ка, а он все ещё в школьной заляпанной чаем и соусом рубашке и слипшимися волосами. То есть до дому не дошёл, но сюда притопать успел? Что же тут такого важного, что он даже не захотел переодеваться?

— Ну так чего мы здесь сидим? — не выдержав первым, спросил я. Сидеть здесь сейчас, особенно с Тёмкой, совсем не хотелось, на завтра ещё куча домашки, а дома, наверное, уже ноет, донимая маму, Женька. Брат всегда ныл, когда меня долго не было дома. — Кого-то ждём? Мне бы домой…

Не успел я развить свою мысль, как откуда-то донёсся громкий влажный всхлип. Я посмотрел на Гошу — неужели тот вдруг решил расплакаться от своей любви к этому миру прямо сейчас? Но нет, Гоша ясными золотистыми глазами смотрел на меня, не издавая ни звука. Всхлип повторился, на этот раз громче. Я оглянулся и не поверил своим глазам: Тёмка наконец достал свой нос из локтя и поднял невидящий взгляд на нас. Лицо у него было вспухшее и мерзко-пятнистое от слёз, свалявшиеся в соусе волосы прилипли ко лбу, толстые губы тряслись в беззвучном плаче. Вот это новость! Если бы сам не увидел, я бы никогда и не подумал, что Тёма умеет плакать. Даже не плакать, а рыдать, судя по сырому лицу и грязных дорожках на нём. Это что же его так расстроило? Не удалось отжать у какого-нибудь неместного салажонка телефон?

Вдруг Тёмка встрепенулся, бессильно опустил руки, ещё больше скорчившись, и проговорил так горько, что мне разом стало стыдно за свои мысли:

— Я ненавижу тебя! Как же я тебя ненавижу! — и тут же замолчал, смотря сквозь меня.

— Это ты про меня? — растерянно спросил я.

— Нет, — устало ответил Гоша, прислоняясь спиной к стволу с другой стороны от Тёмки. — Это он обо мне.

— Он тебя ненавидит? За что?

— Он думает, что есть за что.

— Ненавижу! — вдруг громко повторил Тёмка, смотря в небо, — так знакомо, что меня даже передёрнуло. — Я отказываюсь от тебя! Я не верю в тебя! Тебя больше не существует!

Тёмка сел и снова уткнулся в свой кулак, еле заметно сотрясаясь от рыданий. В груди тут же кольнуло острой иголкой жалости, но я отогнал её, напомнив самому себе, что вчера я точно так же сидел здесь и орал на Бога, но никто меня не пожалел. Кроме, собственно, Бога. Я посмотрел на Гошу: тот неотрывно смотрел на Тёму с невыразимой болью в золотистых искрящихся глазах. Нет, я, наверное, этого никогда не пойму…

— Он же только что сказал, что ненавидит тебя. Что ты для него не существуешь! И ты продолжаешь оставаться на его стороне? — возмущённо спросил я.

— Вася, а ты знаешь, почему он плачет? — невпопад проговорил Гоша.

— Нет! И знать не хочу! Может, кто-то стащил дурацкий перочинный нож его деда, вот и разнылся…

— О, поверь, если бы кто-то стащил этот нож, Тёмка бы уже не плакал, — туманно ответил Гоша.

Он ещё некоторое время промолчал, с тоской наблюдая за Тёмкой, а потом продолжил:

— Да, Вася, я все ещё на его стороне. Мне, в общем-то, неважно, верите вы в меня или нет. Я в себя верю, этого вполне достаточно. К тому же — так уж странно вы устроены — люди, кричащие, что не верят в Бога, просто обижены на меня. Они так стараются отрицать веру в моё существование, что всеми своими поступками лишь укрепляют её. Так что не принимай за чистую монету слова того, кто говорит, что он не верит. Он верит, только говорит о своей вере другими словами. Человек всегда нуждается во мне, что бы он ни говорил. Есть только один способ избавиться от этой зависимости — принять ответственность за свою жизнь на себя и стать свободным, стать Творцом своей судьбы. Но это очень сложный и трагический путь, редко кто выбирает следовать им. И, знаешь ли, среди таких людей не распространено кричать, что они в меня не верят. Я им просто не нужен, вот и все. Но даже и они хотя бы один раз в жизни все-таки нуждаются во мне, и