— Он не выживет.

Сайрус Реддинг облизал пересохшие тубы и кивнул. Затем повернулся к Хардишу.

— Пришло время, сэр.

Хардинг вытащил из черного саквояжа простое деревянное распятие. Когда он, осенив себя крестом, начал обряд, остальные отошли сгг постели. Оберманн вслед за Хардингом опустился на коле ни на земляной пол и горячо молился.

Когда обряд был совершен, Оберманн, поднявшись с колен, к удивлению Хардинга, расцеловал его в обе щеки.

— Я хочу, чтобы вы очистили этот дом, преподобный Хардинг. Снаружи. Там, ще жители деревни увидят вас.

— В англиканской церкви нет богослужения подобного рода.

— Но ведь существует обряд экзорцизма, правда? У каждой религии свои демоны.

— Боюсь, я не знаю его наизусть.

— Значит, придется импровизировать. Пойдемте, сэр. Сейчас это самая значимая, самая важная задача.

— Но у меня не такое положение…

— У меня такое. Могу я взять распятие? София, ты не принесешь мне воды из колодца?

— Напоминает богохульство, герр Оберманн. — Говоря это, Десимус Хардинг улыбался. Он казался довольным. — Не знаю, могу ли я это разрешить.

— Ничего не поделаешь. Нужно снять с этого дома тяжкое бремя. — Десимус Хардинг, Сайрус Редцинг и Леонид вышли следом за Оберманном и неловко выстроились рядом с тропинкой. — Подойди, София, — сказал он. — Ты принесла воды?

Она наполнила небольшую глиняную миску водой из колодца у дороги и встала рядом с ним.

Оберманн вытянул перед собой руку с распятием.

— Arma virimque саnо![15]— он произнес эту фразу громко, чтобы ее слышали жители деревни, вышедшие на порог наблюдать за событиями. — At pius Aeneas per noctem plurima volvens[16]. — Отчетливо выговаривая слоги, он принялся кропить входную дверь и стену дома водой из миски.

— Он читает Вергилия из разных мест, — прошептал Десимус Хардинг Сайрусу Реддингу. — Это, несомненно, богохульство.

— At regina iamdudum sauca cura![17]— Оберманн брызнул водой на землю перед домом, затем приложил распятие к стене. — Anna soror, quae те suspensam insomnia terrent![18]

Софию удивили действия мужа. Она сразу же поняла, что он цитирует эпическую поэму Вергилия, и не вполне одобрила это.

— At pius exsequiis Aeneas rite solutes, aggere composite tumuli postquam alta quierunt![19]— Деревенские замерли, пораженные торжественностью обряда, а те, кто жил в этом доме, обнимали друг друга. Оберманн снова поднял распятие. Затем, в завершение, встал на колени и поцеловал его. Когда он поднялся с колен, жители деревни зааплодировали. Он проревел: — Очищен! Очищен! Arindi! — Затем подошел к Сайрусу Реддингу, в замешательстве наблюдавшему за церемонией. — У нас есть лошадь и телега для профессора Бранда, — сказал он. — Времени терять нельзя.

— Что вы делали, герр Оберманн?

— Как вы думаете? Я очистил дом.

— С помощью Вергилия?

— Он пришел мне на ум. А разве первые отцы церкви не называли его "божественным Вергилием"? Идем. Мы должны увезти профессора, пока он жив.

Оберманн вернулся в дом и с помощью Леонида и Софии вынес Бравда на соломенном тюфяке на улицу. К дикой оливе была привязана лошадь, запряженная в телегу, и Бранда отнесли туда. Оберманн снова обратился к столпившимся жителям деревни.

— Видите, — сказал он. — Он не умер! Он жив! Olmedi! Yasiyor!

Они ехали через равнину, Оберманн и Реддинг сидели рядом на той же скамейке, что и кучер.

— Ни один греческий или турецкий капитан не возьмет его, — объяснял по дороге Оберманн Реддишу. — Я нанял лодку, которая отвезет нас от берега Эзина. Придется идти вдоль побережья Мраморного моря, останавливаясь, чтобы покупать провизию.

— Это затянется надолго!

— А как еще, по вашему мнению, мы сможем попасть в Константинополь? Ведь мы не можем полететь туда. У нас нет ковра-самолета.

— Он не переживет поездки.

— В таком случае, его придется похоронить в море.

— Профессор Бранд американский гражданин!

— Посейдон ничего не знает об Америке, мистер Редцинг. Он примет профессора.

— Но ведь существуют определенные правила. — Оба они говорили, понизив голос, а София и Леонид наблюдали за больным в скрипучей тряской телеге.

— Мы здесь не в девятнадцатом веке, дорогой сэр. Мы вернулись далеко назад.

— Генрих! — окликнула Оберманна София. — Генрих! Он умер.

— Умер? Упокой, Господи, его душу. — Оберманн пробрался к телу, приподнял запястье. — Пульса нет. Ты права.

— Он умер так тихо, — сказала она. — Так незаметно.

Сайрус Реддинг снял соломенную шляпу.

— Ситуация очень необычна, — сказал он. — Я в растерянности.

— С вами Оберманн, — сказал Оберманн. — Все будет хорошо. Преподобный Хардинг, прошу вас, послушайте меня минутку. Мы подъедем к берегу и там снимем с телеги нашу драгоценную ношу. Тогда вы сможете прочесть погребальную молитву.

— Но ведь должно состояться дознание, герр Оберманн. — Сайрус Реддинг взглянул на Хардин- га, ожидая поддержки.

— Вы действительно думаете найти коронера и коллегию присяжных на равнине Трои?

— А что консул сообщит в Гарвард? — спросил Оберманна Хардинг. — И родственникам профессора? Мне просто хотелось бы знать.

— Он должен будет сказать, что профессор Бранд умер от чумной лихорадки, и его необходимо было похоронить незамедлительно. Здесь так принято. Я напишу подтверждение для канцелярии в Константинополе. Если вы сделаете то же самое, преподобный Хардинг, это будет принято.

— А как же Кадри-бей? — София казалась невозмутимой. — Он будет возражать.

— Ему и знать об этом не надо. Профессор неожиданно уехал в Константинополь.

Хардинг и Реддинг молчали, а лошадь с телегой медленно продолжали свой путь по равнине.

Когда кучер подъехал к берегу Эзина, они, один за другим, медленно слезли на покрытую галькой землю. Волны Эгейского моря шумели в лучах раннего вечера, бросая на них странный отсвет, а они бережно сняли с телеги и уложили на землю тело Бранда.