Мгновение Фил огорченно смотрел на статую, но потом склонил голову.

– Да, хорошо, – чуть слышно сказал он и взглянул на Бет. – Подойди.

Бет, покрывшись гусиной кожей, нерешительно направилась к Петрису. Сросшиеся воедино лоб и капюшон Тротуарного Монаха были шероховато-белыми. Бет увидела то место, где, по словам Фила, «поработали зубилом»: кусок носа и правая щека Петриса были срезаны. Подойдя ближе, она разглядела два крошечных – с булавочную головку – отверстия в центре блестящих гранитных глаз.

– Ближе. – Бет уставилась в эти дырочки; и ей показалось, будто что-то мигнуло. Сердце заколотилось.

– Ближе, – он выдыхал каменную пыль.

Она остановилась в дюйме перед его лицом. Рот статуи был наполовину приоткрыт, а внутри…

Внутри девушка увидела человеческие губы – розовые, пересохшие и потрескавшиеся. Петрис зашептал, и они задвигались, складывая слова.

– Неужели, никто никогда не учил тебя: лишь внутреннее – истинно?

– Как вы здесь оказались? – выдохнула Бет.

– Я здесь родился, – величественно объявил Петрис. – Все Тротуарные Монахи с младенчества заключены за свои грехи в карающую кожу. – Вспышка в гранитных глазах метнулась в сторону Фила. – Его мать не столь милосердна, как могла бы быть.

Бет нахмурилась. Ее волосы инстинктивно вздыбились при слове «карающая».

– В этом нет никакого смысла. Как можно наказать до рождения? Что вы такого натворили?

– Мелкие преступлении и, смею сказать, престрашные. Преступления, от которых маленьким девочкам снились бы кошмары, – сказал Петрис, и его глаза слюдяно вспыхнули. – Я же не говорил, будто это наше первое рождение, правда? Мы грешили в прошлых жизнях, но Мать Улиц чувствовала, что было бы нечестно позволить нам умереть, прежде чем мы вернем ей долги. И продавала наши смерти из-под нас, прямо из-под наших еще теплых трупов.

Вокруг послышалось согласное ворчание. Бет уставилась на статуи, представляя бледные тела, никогда не знавшие солнца, рожденные погребенными внутри каменных фигур. Она хотела спросить, как такое возможно, но догадывалась, что не поймет. И, в конце концов, какое это «как» имело значение?

Вместо этого она спросила:

– Кто станет покупать смерть?

На поляну снова обрушилась тишина, и губа Петриса скривилась:

– В Лондоне? Только господа самых сомнительных вкусов, уверяю тебя. Они… коллекционеры.

– Фокусники, – вставил другой голос, исходящий из мраморного ученого.

– Аферисты.

– Хитрож… – начала было Леди Правосудие, но кто-то на нее шикнул.

– Они называют себя Химическим Синодом. Наши смерти – компоненты в их магазинах, – с горьким презрением объяснил Петрис. – Они – спекулянты, торговцы, менялы.

– Ублюдки, – выплюнула Леди Правосудие, и на этот раз ее никто не остановил. – Полные и абсолютные ублюдки.

– Они все превращают в товар, – пожаловался Петрис, – высоту, гравитацию, глубокую печаль – но смерть, о, смерть они ценят превыше всего, потому что с нашими смертями в кладовках наготове они могут поменять все что угодно на что угодно другое и таким образом убить столько врагов, сколько только пожелают. – Он вздохнул. – Конечно, есть один маленький вопрос, трагедия, с твоего позволения, в добавление к сказанному. Без наших смертей мы не можем умереть. И потому рождаемся повторно, в камне, и так раз за разом.

Петрис говорил с самокритичной сухостью, но Бет отчетливо слышала грустные нотки.

– Вы хотите умереть? – изумилась Бет.

– Конечно. А ты нет?

– Исходя из того, что я таскаюсь повсюду за его тощим высочеством, этого, конечно, не скажешь, но, на самом деле, нет.

– Я имею в виду, в перспективе, – пояснил Петрис, как будто это было очевидно. – Сколько тебе? Двадцать? Тридцать?

– Шестнадцать.

– Шестнадцать,? – удивленно переспросил он. – Великая Темза, теперь я чувствую себя действительно древним. Что же, поверь мне, когда я говорю, что ты не можешь вообразить в свои шестнадцать лет, что значит быть мною: просыпаться снова и снова, утро за утром, когда уже сделал все, что хотел сделать, и увидел все, что хотел увидеть. У моей жизни было начало, но нет конца, чтобы придать ей форму. Вот, что Богиня взяла с нас в качестве оплаты за грехи: планы, границы, само определение жизни.

Он глубоко вздохнул и зашелся в очередном приступе кашля.

– Поэтому, – продолжил он, оправившись, – когда Филиус просит нас пойти и сражаться за нее – поверь мне, если старый священник в чем и хорош, кроме пьянства и прелюбодейства, так это в драке – всплывает одна небольшая проблемка: бесконечность, на которую она нас осудила, гораздо легче терпеть, когда ее нет поблизости.

Другие статуи – нет, не статуи, Тротуарные Монахи – теперь тоже двигались. Мучительно, камень по камню, медленно, почти незаметно, они придвинулись поближе к девушке. Бет почувствовала, как дрожат кости и мышцы, напрягаясь от желания бежать, но изо всех сил держалась, даже когда тени поползли по залитой солнцем траве. Хриплые вздохи донеслись до ее ушей сквозь трясущийся камень. Она поразилась усилиям, которые им приходилось прикладывать, чтобы переносить свой вес.

– Твой худосочный дружок просит нас снова стать рабами, – мрачно прошептал Петрис девушке на ухо. – И хотя я люблю его, искренне люблю, но не настолько.

Бет не знала, как Петрис оказался так близко. Она задрожала – затхлое дыхание обдало ее щеку.

– Вы уже рабы! – крикнул Фил.

Бет обернулась.

– А у тебя острый слух, мальчишка, – проворчал Петрис.

– Ага, и… Я не такой пьяный, как в нашу последнюю встречу.

– Я тоже. Возможно, если бы ты принес мне чего-нибудь такого, я бы с большей охотой слушал твою болтовню. Так что ты сказал?

– Я сказал, что вы уже рабы. – Фил прижал острие копья к груди Петриса. – Потому что, пока ее здесь нет, вы не можете расплатиться с нею. Единственный способ обрести свободу – это служить ей, и вы это знаете. Так что предлагаю сделку: сражайтесь со мной, и она освободит вас, когда вернется.

Статуи перестали двигаться.

Петрис рассмеялся:

– Из интереса, – начал он, – это вряд ли уместно, я знаю, но уважь любопытство старика: ты когда-нибудь командовал армией, Филиус?

– He-а, – бодро признался парень.

– У тебя есть хотя бы начальные представления о стратегии, тактике, тыловых службах, снабжении?

– Не-а.

– А ты когда-нибудь видел свою мать, мстительную – не забудем – ревнивую Богиню, от чьего имени начал раздавать экстравагантные обещания?

– Нет.