Ножными усиками я ощупываю кого-то рядом с собой. У него тоже есть ножные усики, он щекочет меня ими время от времени. Пи-и-и. Я сказал «он», но, возможно, это она, я не смогу понять, пока не залезу под сложенные крылья передней конечностью и не нащупаю там две дырочки или одну дырочку и стручок. Боюсь, что подобный поступок может быть неверно истолкован. Пи-и-и. Лучше уж оставаться в неведении. Неведение неприятно, но уверенность может оказаться еще хуже. Лучше уж быть неуверенным в том, что я слеп. Но как раз в этом-то я уверен, потому что полная тьма была не всегда. Пи-и-и. Когда-то существовали очертания, я в этом уверен. Темные очертания на более светлом фоне. Когда я был очень молод, моя мама брала меня с собой на охоту в своем мешочке. Пи-и-и. Я цеплялся за ее соски, когда она взлетала или устремлялась вниз, рассекая сумерки и ловя на лету насекомых, я помню формы предметов, посреди которых она летела, вверху и внизу. Теперь их больше нет, остались лишь прикосновения, ощущения и запахи. Я навсегда утратил эти очертания. Когда? Почему? Как? Пи-и-и.

— Довольно остроумные, — говорит Ральф. — Мне, конечно, трудно судить, потому что я мало читаю современную литературу. Времени нет. Но…

— Почитай романы Хелен, Мессенджер, — говорит Кэрри. — Они очень хороши.

— Я в этом уверен, — говорит Ральф, — и когда-нибудь восполню этот пробел.

— Лучше не надо, — говорит Хелен. — Но продолжайте.

— Я собирался сказать, все это безнадежно антропоморфные ответы.

— Антропо… что ты сказал? — спрашивает Саймон.

— Жжжж, — жужжит Марк, подражая зуммеру в телешоу. — Это означает «относиться к животным, словно к людям».

— Очень хорошо, Поло, — говорит Ральф. — Как зверушки в диснеевских мультиках, Сок.

— А что за вопрос был? — спрашивает Кэрри.

— «Что значит быть летучей мышью?» — ответила Хелен. — Это название одной философской статьи.

— Да, очень похоже, — говорит Кэрри.

— А другой философ недавно поставил вопрос так: «Что значит быть термостатом?» — говорит Ральф.

— Это значит — включаться и выключаться, — говорит Марк и вызывает всеобщий хохот.

— Хорошо, Поло, — говорит Ральф.

— Он шутит, этот философ? — интересуется Хелен.

— Нет, он абсолютно серьезен. Если сознание — процесс переработки информации, то любое устройство, так или иначе перерабатывающее информацию, можно назвать сознанием. В философии это называется «панпсихизмом». Сознание считается основным компонентом вселенной, подобно массе и энергии, сильной и слабой силам. Но меня на мякине не проведешь.

— Поясните, — говорит Хелен.

— От этой теории веет трансцендентализмом. Люди, которые много рассуждают об этом, обычно находятся под влиянием восточных религий.

— А почему вы не хотите, чтобы Мессенджер прочел ваши книги? — спрашивает Эмили с искренним удивлением в голосе.

Хелен немного смущена.

— Обычно, когда знакомые и друзья читают твои книги, их восприятие заведомо искажено. Если они вообще любят читать художественную прозу. — Она проворачивается к Ральфу. — Меня удивляет, что вы мало читаете, ведь вас интересует сознание. А все современные произведения посвящены этой теме…

— В молодости я немного читал. Первые главы «Улисса» замечательны. Но потом Джойс слишком увлекся стилистическими играми и всевозможными ребусами.

— А Вирджиния Вулф?

— Слишком манерная и поэтичная. Все ее герои ведут себя, как Вирджиния Вулф. Мне кажется, никто не превзошел Джойса в этом отношении, вы согласны со мной?

— Возможно, — ответила Хелен. — Правда, поток сознания уже вышел из моды.

— Я выхожу, с меня довольно, — говорит Кэрри.

— Чего довольно, джакузи или сознания?

— И того, и другого.

Беседа происходит в джакузи, в саду коттеджа Мессенджеров. Дом стоит на холме, и к нему пристроен деревянный балкон со ступеньками, ведущими в сад. Немного ниже расположена пристройка наподобие мезонина, посередине которой — небольшой бассейн-джакузи из красного дерева диаметром семь и глубиной пять футов. По его периметру тянется скамейка, на которой расположилась вся семья Мессенжеров и Хелен. Ральф и Кэрри сидят по-домашнему, тесно прижавшись друг к другу бедрами. Горячая вода пузырится у них между ногами, и клубы пара поднимаются в прохладный воздух. Постепенно темнеет. Ванну освещают только голубые фонарики, вмурованные в дно бассейна да толстые стеклянные трубки, прикрепленные к ступенькам и вдоль всей площадки.

Кэрри выходит из бассейна, опираясь о плечо Ральфа. Вода стекает по ее темному купальнику, бедрам и бледным тяжелым ногам. Она заворачивается в махровое полотенце и обувается в мягкие тапочки.

— Дети, пора вылезать, — говорит она.

— Ну, мам…

— Я сказала: всё. Выходите и помогите мне накрыть на стол.

Один за другим дети вылезают из джакузи и поднимаются по ступеням к дому. Эмили — самая последняя.

— Надо помочь маме, — вздыхает она.

— Мне тоже пора идти, — говорит Хелен, не двигаясь с места. — Я пришла к вам на ланч, а уже чай подают.

— Останьтесь, — говорит Ральф, — по-моему, вам здесь нравится.

— Просто блаженство! — отвечает Хелен, глядя в небо. — Лежать в горячей ванне, под звездами. С моей мамой случился бы припадок, если бы она меня здесь увидела. Она сказала бы: «Ты же околеешь!»

— Ну что вы! — успокаивает Ральф.

— А в Англии такие ванны можно купить?

— Да, но не из красного дерева. Мы выписали ее из Калифорнии за бешеные деньги, а насос поставили отечественный.

— Чудесное изобретение, — говорит Хелен, вытягивая ноги на поверхности воды. — Наверняка здесь есть термостат. Значит, и сознание?

— Самосознания нет. Джакузи не осознает, что ей хорошо, в отличие от нас.

— Я думала, самосознания не существует…

— Самосознание нельзя пощупать, но есть то, что мы называем личностью. Мы постоянно выдумываем это, так же как вы — свои истории.

— Значит, наша жизнь — выдуманная история?

— В каком-то смысле да. Мы включаем неиспользованные способности своего мозга и сочиняем истории о самих себе.

— Но мы же не можем придумать собственную жизнь, — возражает Хелен. — С нами происходят одни вещи и не происходят другие — но мы не способны за всем уследить. Вы не читали об этом несчастном французе с «синдромом заморозки»?

— Да, очень интересно.

— Ведь он же не мог предугадать такую кошмарную ситуацию.

— Но дал достойный отпор обстоятельствам. Его можно называть героем.