— Но не доказывает ли это существования духа или души?

— С какой стати?

— Ну, мужество человека, его стремление к общению…

— Да, все это великолепно… но перед нами всего-навсего мозг, обрабатывающий информацию. В этом нет ничего сверхъестественного. В «машине» нет никакого «духа».

— Дух — затасканное слово. Подразумевает нечто фантастическое и нереальное. Я верю не в духов, а в души.

— Бессмертные души?

— Не знаю, — говорит Хелен, болтая в воде ногой.

— Я еще могу согласиться со смертной душой. Этим словом можно назвать наше сознание. Однако Декарт верил в то, что у него есть душа, потому что он без труда мог представить свой мозг, существующий и мыслящий отдельно от тела. Ведь именно эту способность приписывают духам?

— Но разве этот француз, забыла как его зовут… Боби, не мыслил отдельно от тела? Ведь его тело было полностью парализовано.

— По-моему, он мог видеть одним глазом и слышать. И в любом случае мозг — часть тела.

Немного помолчав, Хелен говорит:

— Вы что-то говорили о способностях нашего мозга?

— Да, по своим размерам человеческий мозг превосходит мозг других животных, живущих на планете. Наша ДНК всего на один процент отличается от ДНК шимпанзе — наших ближайших сородичей, но наш мозг в три раза больше. Вероятно, это дало нашим предкам огромное преимущество в эволюционной цепи. Мы научились изготавливать оружие, общаться на вербальном уровне и решать проблемы, используя «программное обеспечение» своего ума, а не просто инстинктивно реагируя на раздражители. Мы пошли дальше четырех действий.

— Каких действий?

— Драться, есть, убегать и… спариваться.

— О… — Хелен смеется.

— Но большие размеры человеческого мозга не соответствуют нашим эволюционным преимуществам перед другими видами. Я называю это «свободным пространством». Первобытному человеку достался сверхсовременный компьютер, с помощью которого он решал простейшие задачи. Рано или поздно он начинает играть с ним и обнаруживает, что тот способен на большее. Подобную операцию мы проделали со своим мозгом. Мы создали язык. Стали размышлять о смысле собственного существования. Мы осознали себя как существо, наделенное прошлым и будущим, индивидуальной и коллективной историей. У нас появилась культура: религия, литература, искусство, закон… наука. Но самосознание обладает одним недостатком. Мы знаем о том, что умрем. Представьте себе, какой страшный шок пережил неандерталец или кроманьонец, когда вдруг понял, что в один прекрасный день он превратится в кусок мяса. Львы и тигры об этом не знают, макаки тоже. А мы знаем.

— Слоны тоже должны об этом знать. У них есть свои кладбища.

— Я думаю, это миф, — говорит Ральф. — Человек разумный — единственный вид в истории эволюции, осознающий то, что он смертен. Как же он, по-вашему, на это отреагировал? Придумал легенды, объясняющие, как он попал в этот мир и как отсюда уйдет. Изобрел религию, похоронные обряды, мифы о жизни после смерти и бессмертии души. С течением времени эти легенды становились все более изощренными. Но на определенном этапе развития (по эволюционным меркам, совсем недавно) возникла наука, которая поведала свою историю о том, как мы попали в этот мир, и эта история оказалась гораздо правдоподобнее и одержала победу над религией со счетом 6:1. Большинство мыслящих людей уже давно не верят в религию, но по старинке цепляются за некоторые утешительные понятия, например, «душа», «жизнь после смерти» и тому подобное.

— И это вас раздражает? — говорит Хелен. — То, что некоторые люди упорно продолжают верить в «духа в машине» вопреки всем философам и ученым, отрицающим это?

— Я бы не сказал, что это меня «раздражает», — говорит Ральф.

— Нет, раздражает. Такое впечатление, будто вы готовы стереть эту веру с лица земли, подобно инквизитору, стремящемуся покончить с ересью.

— Я просто считаю, что мы не должны путать мечты с реальностью, — говорит Ральф.

— Но вы же соглашаетесь с тем, что у каждого из нас есть свои личные, тайные мысли, известные только нам одним?

— Да.

— Вы допускаете, что даже сейчас мои ощущения от горячей воды и звезд над головой отличаются от ваших?

— Я понимаю, к чему вы клоните, — говорит Ральф. — Вы хотите сказать, что существует нечто, присущее только вам или только мне, — некое переживание, свойственное только мне или вам, которое невозможно объективно описать или объяснить. И его можно назвать нематериальным «я», или душой.

— Полагаю, что так оно есть.

— А я думаю, что это тоже механизм. Виртуальный механизм внутри биологического.

— Получается, что все — механизм?

— Все, что обрабатывает информацию.

— Жуткая идея!

Он пожимает плечами и улыбается:

— Мы — машины, запрограммированные культурой не верить в то, что мы машины.

Кэрри зовет сверху:

— Мессенджер! Вы что, собираетесь просидеть там всю ночь?

— Пора заканчивать, — говорит Хелен.

— Да, пожалуй.

Они выходят из бассейна и поднимаются по лестнице к дому. В том месте, где лампочка на перилах перегорела, Ральф останавливает ее и берет за руку.

— Хелен, — тихо говорит он и целует ее в губы.

Она не сопротивляется.

Понедельник, 10 марта. Пыталась читать работы студентов, но не могла сосредоточиться, все время думаю об ЭТОМ ПОЦЕЛУЕ. Он застал меня врасплох, после такой возвышенной интеллектуальной дискуссии, почти что спора… Правда, пару раз я чувствовала, как нога Ральфа касается в воде моей, но считала это случайностью, мне и в голову не могло прийти, что у него какие-то амурные намерения. Разве можно спорить до победного конца и флиртовать одновременно? Конечно, нет. Хотя, когда мы расставались у стоянки в Челтнеме, мне показалось, что он хотел меня поцеловать… после того как мы обменялись противоположными мнениями… Может, его возбуждает, когда женщина с ним спорит? Я еще могла допустить дружеский поцелуй в щеку, но в губы… Поцелуй не был настойчивым или слишком страстным, но очень чувственным. И я его приняла. По крайней мере — не сопротивлялась. Не закатила ему пощечину, не оттолкнула, не спросила, что это он себе думает. Я вообще ни слова не сказала. Может, даже как-то отреагировала. Но понравилось мне совершенно определенно — у меня все тело зазвенело струной арфы. Мне сейчас влажно — возбуждает одно воспоминание о том мгновении. Господи, неужели один-единственный поцелуй может так подействовать?

Конечно, моя жизнь в последнее время отнюдь не щедра на поцелуи. Помни это, дорогуша, хорошо? Сейчас ты слишком впечатлительна и ранима… А может, просто изголодалась по сексу? Ну да, есть немного, к тому же он — очень привлекательный мужчина, несмотря на его сомнительную мораль и далекие от твоих убеждения. Итак, гордо держи голову и не делай глупостей. Хорошо, не буду.