С жалобным воплем таким,

Плача об участи нашего друга,

  Словно рыдая над ним!

Вынесли гроб; привязали на дроги,

  И по худой мостовой

Серая кляча знакомой дорогой

  Их потащила рысцой.

Сзади и мы побрели за ворота,

  Чтоб до угла хоть дойти:

Всюду до первого лишь поворота

  Надо за гробом идти.

Дрогам вослед мы глядели, глядели

  Долго с печалью немой…

Перекрестилися, шапки надели

  И воротились домой…

Люди чужие солдата зароют

  В мерзлой земле глубоко,

Там, за заставой, где ветры лишь воют,

  Где-то в глуши далеко.

Спи же, товарищ ты наш, одиноко!

  Спи же, покойся себе

В этой могилке сырой и глубокой!

  Вечная память тебе!

Сослуживцы великого князя одними из первых услышали стихотворение «Умер», в исполнении автора. Впечатление было настолько сильным, волнующим, что в Измайловском полку вскоре после этого был изменен порядок похорон нижних чинов. 6 марта 1887 года Константин Константинович пишет, что наконец-то простого солдата похоронили должным образом. Речь идет о барабанщике Казанцеве, которого отпевали в полковом Троицком соборе:

…Гроб открыли и поставили на возвышении перед Царскими вратами, кругом разостлали ковры, желающие солдаты пришли на отпевание. Для отдания чести был наряжен первый взвод с ружьями. Гроб вынесли люди третьего взвода. Мы наняли у гробовщика дроги с двумя лошадьми под черными попонами, гроб был накрыт парчовым покровом, на крышку положили венок из белых и красных цветов… Легко было на душе от сознания, что мы похоронили солдата с должным почетом.

Вот так искусство может влиять на жизнь людей… Сострадание к несчастным и талант поэта отозвались в сердцах офицеров-измайловцев. Глубоко тронуло это прекрасное стихотворение и цесаревича Николая Александровича, будущего императора Николая II. Впоследствии он признавался, что, прочитав его впервые, заплакал и выучил наизусть…

Вошло в историю русской поэзии и стихотворение великого князя Константина Константиновича «Уволен».

Служил он усердно, исправно, ретиво,

Как служит наш русский солдат.

Но вот служба окончена, и герой возвращается домой. Но там его никто не ждет – вся семья умерла. На сельском кладбище солдат узнает,

Что тех, кто так дороги были и милы,

Ему не видать никогда…

Стихотворение «Уволен» стало настолько популярным, что отголоски его встречаются и в более поздних произведениях других авторов. Так, с ним перекликаются стихотворения М. Исаковского «Враги сожгли родную хату…» и К. Симонова «Старая солдатская».

Стихи военного цикла, созданные поэтом в разные годы, замечательны прежде всего тем, что написаны по его личным впечатлениям. Недаром И. А. Гончаров обращался к Константину Константиновичу в одном из писем:

…Вы написали с натуры – и потому очерки вышли живы, верны, колоритны, словом, жизненны, полны искренности: художественной правды. Что за прелесть все эти детали: картинки, сцены, силуэты фигур, фельдфебели, писарь, новобранец и разносчик со сластями… все это движется, кипит и живет. И вы сами тут – с любовью к военному делу.

…Сострадание к солдату, желание помочь ему легче переносить тяготы повседневной службы – удивительное, конечно, качество для человека, в жилах которого течет «голубая» кровь. Но Константин Константинович им обладал сполна. Даже наказывая подчиненных за какую-то провинность, он делал это обычно не так сурово, как требовал воинский устав. Из-за этого ему порой случалось выслушивать нарекания вышестоящего начальства. А он все равно поступал по-своему – расспрашивал солдат, как себя они чувствуют, есть ли вести из дома, нет ли в чем нужды: «Так люблю наблюдать солдата, прислушиваться к его выражениям, шутить с ним, разговаривать, заставлять его рассказывать».

По праздникам, особенно на Рождество и на Пасху, командир государевой роты всегда щедро одаривал своих сослуживцев, и офицеров, и солдат. Причем дарил то, что обязательно пригодится – рубаху, теплое белье, кисет для махорки… Вдобавок – книгу или портрет императора. А уж подаренные великим князем серебряные крестики носили на груди буквально все его сослуживцы!

Такое сердечное, искреннее общение обогащало духовно не только солдат, но и самого Константина Константиновича. Обыденные, казалось бы, разговоры давали богатую пищу для размышлений, темы для новых стихов. «Но, – пишет поэт, – в тысячу раз труднее сжать в кратком стихотворении выражение этих самых заветных чувств, воплотить их в художественные образы, чем предаваться лирическим излияниям по поводу красот природы».

В 1891 году появляются стихотворения, в дальнейшем составившие цикл солдатских сонетов, который в течение ряда лет то и дело пополнялся новыми произведениями. В них поэт словно лично обращается к служивым людям: «Новобранцу», «Полк», «Портартурцам», «Часовому», «Перед увольнением»… Слова каждого из этих стихотворений проникают в самую душу, воспитывают тот дух, которым и была всегда сильна русская армия. Вот как, например, Константин Константинович обращался к собирательному образу новобранца:

  Теперь ты наш. Прости, родная хата,

Прости, семья! С военною семьей

Сольешься ты родством меньшого брата,

И светлый путь лежит перед тобой.

  Усердием душа твоя богата,

Хоть дремлет ум, объят глубокой тьмой;

Но верность, честь, все доблести солдата

Тебе внушит отныне долг святой.

  И прежний мрак уступит дня сиянью:

Все доброе, досель в груди твоей

Дремавшее, пробудится к сознанью;

  Когда ж придешь к своим, в простор полей,

Не изменяй высокому призванью

И сей добро на Родине своей.

О многих стихотворениях К. Р. из военного цикла с восхищением отзывались А. Фет и критик Н. Страхов. Именно в них они увидели продолжение пушкинской традиции в русской поэзии. Откликаясь на первый сборник К. Р., Фет отмечает поэтическое отношение великого князя даже к самым прозаическим вещам. В письме от 12 октября 1889 года он пишет:

Как у Пушкина «с пармезаном макарони», а у вас «дежурная палатка» и т. д. – вещи, к которым мы, грешные, и подступиться боимся.

Константин Константинович не только воспитывал солдата, внушал ему необходимость следовать воинскому долгу, отдавать всего себя ратному труду. Он и сам очень полюбил полковую жизнь и зачастую с радостью отправлялся с сослуживцами на сборы, без сожалений покидая на время Мраморный дворец, в котором было так спокойно и уютно. За долгие годы он так устал от многочисленных приемов, визитов, придворных празднеств! Здесь же была настоящая жизнь, созвучная его душе и, как он сам признавался в письме поэту Я. П. Полонскому, имеющая для него «особую прелесть».