Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я должен это сделать, Дороти. Это мой долг. Я вынужден, можешь ты это понять или нет? Это она. Она, она самая. И прекратим этот разговор. Перестань бояться. Делай, что тебе говорят. Все равно у меня нет выбора. Да и ты все равно ничего не поймешь, хоть сто лет объясняй.
Затем наступает тишина.
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
– Вот и они. – Мария выглядывает из окна. – Бет, там твои родители приехали.
Я тоже смотрю в окно и вижу отца, который пытается открыть дверцу жемчужно-серого «Ягуара». Двое-трое журналистов постоянно дежурят у моего дома, сейчас фотограф берет под прицел своей камеры окно автомобиля.
– Помните, – говорит Мария. – Если они узнают про наши зацепки, им нельзя будет контактировать с прессой. Меньше всего нам нужно, чтобы журналюги совали нос в наши дела. Информация пока очень неопределенная.
Наши зацепки. Женщина проходила мимо полицейского участка в одном из центральных графств. Она выгуливала собаку и увидела девочку в красном, которая выглядывала из окна полицейского участка. На какой улице, не помнит. Нужно проверить маршрут ее прогулки.
Это одна из многих зацепок. Каждый раз меня предупреждают, чтобы я не питала надежд. Полагаю, мне даже не обо всех зацепках рассказывают. Нас с Кармел соединяют серебряные провода. Мне кажется, если дернуть за один конец, то на другом конце возникнет вибрация. И я всем телом ощущаю сигналы, которые она посылает, – меня сводят конвульсии тревоги и страха. Вот и сейчас я в состоянии крайнего напряжения.
– Я скажу им, попрошу никому не рассказывать. Но они не из болтливых.
– Хорошо, – вздыхает Мария.
Я снова смотрю в окно и вижу, как хрупкая женщина с аккуратно уложенными волосами и в бежевом костюме идет по дорожке. Я не видела ее много лет – как же она постарела…
Я распахиваю дверь и слышу свой собственный голос:
– Мама, мамочка, мама. – Слова размыкают судорожно сжатые губы, открывают их, словно для крика. Как будто неведомая сила без участия моей воли придает моим губам эту забытую форму.
Отец, наконец, выходит из машины – его подбородок с небольшой заостренной бородкой говорит сам за себя, в нем читаются раздражение и возмущение.
– Нет, – долетает до меня его резкий голос, – он отгоняет журналистов. – Нет, отойдите от меня.
Мамино неуклюжее объятие пахнет ее любимыми прохладно-металлическими духами. Через плечо я вижу лицо отца, нахмуренное и мрачное.
Я провожу родителей в комнату и пытаюсь успокоиться с помощью «заклинаний»: открыть шкаф, вынуть банку с чаем, поставить чайник, засыпать чай… Мария негромко представилась у меня за спиной.
Почему мы поссорились? Сейчас это кажется таким смешным, незначительным после того, что случилось, после того, как мир рухнул. Им не нравился Пол, они прямо в лицо называли его ни на что не годным бездельником. Я отказалась от университета, чтобы уехать с ним, открыть свое дело, начать новую жизнь. Я тоже была единственным ребенком в семье, может быть, это сыграло свою роль? Они не просто огорчились, они пришли в ярость, как будто Пол – коварный похититель, Свенгали[2], который загипнотизировал меня. Я пригласила их на свадьбу. Мама позвонила и спросила, будет ли свадьба проходить по католическому обряду. Даже если бы мы венчались в церкви, они все равно не приехали бы, чтобы только не видеть, как я выхожу за него замуж. После рождения Кармел даже телефонные звонки прекратились, так что они не видели ее с пеленок. Пол, как я теперь понимаю, очень бережно относился ко мне, помогал пережить разрыв. Для него самого полный разрыв отношений с моими родителями стал благом – и кто рискнет его обвинять? Каково ему было, когда они звонили – и сразу бросали трубку, если отвечал он. В последнее время я часто размышляла, мог ли этот конфликт способствовать нашему расставанию. Возможно, обида Пола не прошла, а ушла на дно, стала глубокой, черной трещиной, исподволь разрушавшей нашу жизнь. Пол за несколько дней до того, как уйти к Люси, говорил, как легко ему дышится рядом с ней, там его не поливают презрением.
Я заварила чай, Мария вышла, и мы остались за столом, как три совершенно чужих человека, которыми, собственно, и стали. Они срочно прилетели из Испании, прервав свой отдых, и их расширенные от потрясения глаза выделялись на ухоженных загорелых лицах.
– Ужасное происшествие. Чудовищное, – нахмурил брови отец. – Что-нибудь можно сделать?
Ему никто не ответил, и он замолчал.
Мама протянула руку и положила на мою, на ее коже виднелись старческие пятна.
– Я видела в газетах ее фото. У меня есть фотография моей матери в детстве, те же кудряшки, те же огромные глаза, они похожи так, что трудно поверить. Она прекрасна, Бет. Такая милая и невинная. Кто посмел совершить такое?
– Не знаю, – тихо говорю я. – Не знаю.
У отца по-прежнему сердитый вид.
– А где пребывает твой, с позволения сказать, муж?
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду – где он?
– Папа, Пол бросил меня около года назад. Он ушел к другой женщине. – Я сделала паузу, чтобы они переварили эту новость. Почудилось мне, или действительно отец усмехнулся и дернул кончиком подбородка, покрытого аккуратной седой бородой, словно хотел сказать: «Я же тебя предупреждал!»
– Ах, Бет. – Мамина прохладная ладонь снова касается моей руки.
– Я уже успокоилась. Правда. Все, что меня беспокоит сейчас, – это как найти Кармел. Все остальное такая… ерунда. И то, что Пол бросил меня, ерунда, честное слово, ерунда. – И я умолкаю.
– Ну что ж, может быть, оно и к лучшему… – бормочет мама.
Я вскакиваю на ноги, у меня в голове не укладывается, как они могут обсуждать эту старую историю, в такой-то момент.
– У меня похитили дочь! – ору я, наклоняясь над чашками. – Вы что, не понимаете?
Отец закрывает лицо руками и начинает рыдать.
– Мама, папа, простите. Пожалуйста, не осуждайте Пола. Он больше не мой муж, но он всегда останется отцом Кармел, а ей нужны мы оба.
Я подхожу к отцу, который продолжает плакать, и кладу руку ему на плечо:
– Успокойся, папа. Ее ищут, ищут повсюду. Есть кое-какие зацепки, только не говорите никому. Видели девочку в красном, она выглядывала из окна. По описанию она очень похожа на Кармел, и вид у нее был растерянный. Туда уже едут, вот прямо сейчас, пока мы тут разговариваем.
Какая-то убежденность росла во мне. Я понимала, что она мнимая, но быстро превращается в настоящую. Я буквально видела свою Кармел – измученную, растерянную, не сводящую глаз с окна. Тени на ее лице.
Вошла Мария. Бьюсь об заклад, она слышала наш разговор.