— Нет у меня никакой профессии.

— У Варюхи тоже нет. Артисткой служила в театре. Машина сбила. Теперь хромает. Со сценой пришлось проститься. Заслуженной была. А жить на что? Хотела поменять двухкомнатную на однокомнатную с доплатой. Вот ей и доплатили. Осталась на улице. Теперь посуду собирает.

— Ладно тебе, Максимыч. Каждому свое.

— А ты не обижайся, Варюха. Мы все равны теперь. Меня родная дочь из дома вышвырнула, Костяха из детдома сбежал. Данилу Петровича дурью накачали, и он все бумаги подписал, а потом его в сарае месяц держали. Вернулся домой, а там другие люди живут. Профессор, а сделать ничего не смог. Теперь к нам еще один погорелец прибавился. Главное — не унывать. Все лучше, чем могила. В ней одиноко и холодно. Уж я-то покойничков повидал на своем веку. И тех, кто выжил. Без ног остался, но выжил. Человек будто заново родился. Впервые свет белый увидел. Возвращаться с того света, — это, брат мой, праздник. Мир в глазах переворачивается. А нам-то на что жаловаться.

— Не замели бы, как Ваську, — хмуро произнесла Варя.

— Васька козел. Сам виноват. Жадность фрайера сгубила. Жаль. Хороший был малый.

Варя глянула на побитого пришельца и толкнула Максимыча в плечо.

— А вот Паша его нам заменит. Мужик представительный. На такого не подумают. Вид солидный. Пару дней полежит в карантине, болячки пройдут и вперед.

— О чем это вы?

— Сможет, если в штаны не наложит, — подтвердил Максимыч.

— Вы обо мне?

— О тебе, Паша. Работенка не пыльная, но требует внимания и аккуратности.

— У меня даже одежды нет. Как я на улицу выйду?

— Придется потратиться. Деньги возьмем из резервного фонда. Оденем как надо. Даже крем для бритья купим.

— Делать-то что надо?

— Воровать, Паша. Рядом с нами находится огромный гипермаркет. Там есть все. Жратва, одежда, мебель. Васька тоже выглядел невинной овечкой. Он брал телегу, набивал ее доверху жратвой, но шел не к кассам, а в служебный коридор. Там много народу ходит с телегами. Служащие магазинов подвозят товар к прилавкам. Ящики возят электрокары и автопогрузчики. Слева через каждые десять метров раздвижные ворота. К ним подъезжают машины с новым товаром. Вся хитрость в том, что у каждых ворот стоит охранник. Вносить можно, выносить нельзя. Мы подкормили одного охранника. За то, что он выпускал Ваську с телегой на улицу, охраннику брали товар, который он сам себе заказывал. А на улице мы с мешками поджидали. Главный фокус в том, чтобы никто не видел, как ты выкатываешь телегу через ворота. Трудно. Народу много ходит. Охранник тоже рискует. Полгода мы жили как короли. Сервелат жрали и форель. И все же Васька попался. По глупости. Он и до ворот не доехал. Перегрузил телегу, а она перевернулась, и все содержимое по полу разлетелось. А тут какой-то менеджер мимо проходил. Он и вызвал по рации охрану. Васька бежать. Так его поймал наш подкупленный охранник. А что ему делать оставалось. Себя-то он не хотел подставлять. Дали Ваське четыре года строгача. Ровно столько же получил банкир Корпович за перегонку в офшоры бюджетных средств на сорок миллионов долларов. Но то банкир со связями и адвокатами, а то бомж. Мается теперь на нарах.

— Хорошую работенку вы мне подыскали.

— Васька сам виноват. У каждого отдела свой склад. И он об этом знал. Взял колбасу и сосиски, не лезь в парфюмерию. Надо брать товар только одного отдела. А Васька напихал в корзину колбасы и журналов, сыр и джинсы, селедку и стаканы с тарелками. Пижон! Эстет! Хотел из нашего чердака пятизвездочный отель сделать. Хорошо, что до мебели дело не дошло. И весь товар посыпался под ноги администратора зала. Вот и влип. Бдительность потерял. А если по-умному, то можно полмагазина вывезти, и никто не заметит. Одна тележка жратвы для них не убыток.

Слепцов ничего не ответил. Он смотрел на этих людей с жалостью, еще не осознав, что сам ничем от них не отличается.

К вечеру собрались все. Павел оклемался, ему дали телогрейку, и он сел за «стол». Режим питания в компании был одноразовым, — только ужин. Каждый принес, что мог. Все с любопытством разглядывали новичка, да и он оценивал каждого персонажа по своим меркам. Люди разные. Вряд ли в тихой мирной жизни они сумели бы найти общий язык. Угрюмый толстяк в шинели без погон по кличке Змей. Никто не называл его по имени. Глаза волчьи, взгляд острый, недоверчивый. Лицо строгое с глубокой морщиной на лбу. Часто хмурится. Но простаком его не назовешь. Себе на уме. Человек полжизни провел на зоне с веселой компанией. Она ему жизнь и покалечила. Тот, кого уважительно называли Данила Петрович, был человеком пожилым, высоким, сухопарым, с добрыми помутневшими глазами. Говорил тихо, неторопливо. Профессор. Каких наук неизвестно. Ломал антенны на крышах. Потом ходил по квартирам и предлагал свои услуги. Просил немного, так что никто не отказывал. Поднимался опять на крышу и подсоединял кабель на место. Люди говорили спасибо. Костяха, паренек лет четырнадцати. Шустрый, веселый, говорливый. Они с Максимычем наперебой травили анекдоты. Рыжий паренек, казалось, лучился детским оптимизмом, от которого всем становилось теплее. Вот только глаза его жили сами по себе и в веселье не участвовали. В них где-то в глубине затаилась тяжелая грусть. Но он умел скрывать ее.

Варюха к вечеру преобразилась. Где-то в заначке женщина прятала косметику. Лицо стало благородней и нежнее. Интересная дама. Расчесанные и убранные в пучок волосы пестрели сединой, но это ее не портило. Утром у нее на голове была шерстяная шапка до бровей. Актриса. По-другому не скажешь. Павлу казалось, что она играла роль бомжихи, а потом сбрасывала маску и становилась сама собой.

Максимыч то и дело подмигивал Павлу и кивал на Варю. Вот, мол, гляди, для тебя старается. Приглянулся ты ей, теперь расцвела, как роза.

В намеки Максимыча верилось. Утром Варя не отрывала от него глаз, а к ужину боялась глянуть в его сторону. Разговаривала с закрытым ртом, стеснялась отсутствия зубов. Он видел, как женщина хромает. Ходить ей тяжело. Но теперь она вовсе не вставала с места.

О Максимыче и говорить нечего. Балагур. Он принимает жизнь такой, какая есть. Если провести полжизни в больнице, где кровь, гной, моча и покойники на каждом шагу, то и чердак может показаться раем.

Себе же Слепцов не стал давать оценок. Судьба так распорядилась, что он очутился среди этих людей, и никто не может сказать, как долго он останется среди них. Здесь не санаторий, и никто не давал ему профсоюзную путевку на двадцать четыре дня, которые надо прожить с чужими людьми.

Максимыч выдвинул идею выставить кандидатуру новичка на Васькино вакантное место. Павел своего согласия не давал. Но похоже, большого значения его ответ не имел. Такие вопросы решал коллектив.

— Пусть осмотрится, — строго сказал Змей. — Одежду ему по-любому купить надо. А в гипермаркет пусть сам сходит. Один. Коли мандраж схватит, то делать ему там нечего. Васька был вором. А этот неженка. На музыканта похож. Пусть сам решает. В зону попасть недолго. Из нее выйти трудно.