Ариша скромно встала позади Ксении и Маши, взяла в руки свечку тонкую и голову опустила. Поп читал, а мысли у Арины совсем не святы были, не светлы.

Малое время спустя почуяла, Шумской рядом, и не просто, а прям за спиной. Будто ожила вся, затрепетала, по шее словно озноб и жар и все разом.

— Ариша, свеча клонится, — крепкая рука сжала ее ручку, свечу возвела прямо. — Гляди, полыхнешь.

Руку-то отнял, а придвинулся уж очень близко. Арина чуяла жар его, дыхание на шее, вот прямо в том месте, где коса начиналась и плавилась сама, как та свечка малая в ее руке. Волновалась, дрожала, и вымолвила токмо.

— Боярин, близко ты. Отойди, прошу. Люди смотрят. — Не отошел, не оставил.

— Не все ли равно, Арина? Пусть смотрят, — и голос уверенный, даже строгий. — Когда еще смогу вот так-то рядом побыть? Может не рада мне? Так ты скажи…

Дыхание перехватило, сердечко забилось пойманной пташкой. Колени едва не подогнулись, качнуло рыжую, да Шумской поддержал. Обнял тихо, горячей рукой ожёг, словно пламенем, но отпустил скоро.

— Что ж ты молчишь, золотая?

Так и не ответила, простояла всю службу рядом с Шумским, будто в тумане. И радостно, и горестно…

Когда уж вернулись на воеводское подворье — с шутками и смехом — разошлись по кучкам. Бояре отдельно, ратники своим калганом, а Аринка с дедом в стороне. Вот тут и поняла рыжая, кто она есть-то. Ни чернавка, ни холопка, но и не высокого чина. Заметила лишь, что бледная Павлина с мужем своим худым, места тоже не сыскала. Стояли вдвоем, будто не могли прибиться ни к одному из бережков.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А после, уж когда пировать мужи сели, услыхала то, отчего все ее мечты, да радость, померкли, покрылись пепельной золой. Счастье-то умерло, так и не родившись.

Женщины за стол общий не сели — не урядно. Поставили им свой, бабий, с мягкими лавками. Мужи расшумелись с вина и бражки, да так, что все и слышно было.

— Андрей, ты чего такой смурной-то? — воевода Шумскому. — Вот смотрю на тебя и думаю, женить тебя надобно! Глянь-ка, сколь вокруг красавиц. Вон боярышня Боровская, чем не невеста, а? И стать, и род — все при ней.

Ариша застыла, руки уронила на коленки.

— И то верно, Андрей. Чего ж ждать? — боярин Боровской вроде как шутливо, но … — Ты воин наилучший, богатства сам стяжал, отцу не жалился. Вороги от тебя, как от чумы щемятся по углам, а наш род завсегда рад таким-то мужам.

Андрей долго молчал.

— Спаси тя Бог, боярин, за такие слова. Дочь у тебя хороша, слов нет. Да не думал я пока о женитьбе.

— Так ты подумай. Знаешь, нето, где наш удел, так и приезжай в гости запросто. Поболтаем, винца глотнем, а?

— Благодарствуй, боярин. Как только ляхов погоним, там уж… — тем Шумской и перевел думки и беседы в иное русло, что так отрадно мужам смелым, да пьяноватым. Гвалт, выкрики, да похвальба.

А Ариша поняла страшное — любить больно, особо тогда, когда надежды нет. Для нее веселье кончилось. Так и просидела с опущенной головой весь пир, а потом уж, когда стало урядно, ушла поскорее в ложницу, которую ей определила боярыня Светлана. Спать полагалось вместе с румяной бабой — женой купца Еремеева.

Долго ворочалась на лавке Аришка, металась, а другим днем ушла подалее от всех, схоронилась в самом дальнем углу большого подворья, где холопы тесали лавки, да столы. Деревянная стружка золотыми горками лежала на сырой земле, отдавала запах свой смоляной. Арина глядела на сосновые завитушки, без всяких мыслей, словно жить перестала. Просто была на белом свете, дышала, видела, слышала, но… Вона как бывает.

После полудня, поутричав, гости начали разъезжаться по уделам, домам. Засобирались и берестовские. Воевода приказал подать свой возок — туда и сели Ксения, Маша и Аришка с дедом Мишей. Шумской ехал рядом на Буяне, жёг Аринку черными взором, но она ни единого раза на него не взглянула, будто отгородилась высоким забором, спряталась-схоронилась. Так и добрались до развилки с Берестово, распрощались.

А следующим днем случилась жимолость*…

— Аринка, чего, как неживая? Айда на реку. — Машка и Наталья пришли подругу звать. — Идем, нето. День-то какой погожий.

— Не хочу, Машуль. Идите без меня, — бледная Арина хотела токмо одного — не видеть никого и ничего.

— Ага, прям побежали. — Машка взъярилась. — Куда я без тебя, рыжая?

— Аринушка, идем, — Наташа обняла Арину, погладила по волосам. — Если огорчил кто, расскажешь, и легче будет. Идем, золотая.

Лучше б кричала, как Машка. Не снесла Арина ласковости подружьей, смягчела и поплелась за девчатками.

На бережку уселись в тенечке, сапожки скинули и ноги мочили. Машка балагурила, а Наташа с Ариной внимали молча.

— Нынче к Мартынке идем! Да чего такие снулые, а?! Ей Богу, морды кислые, как щи по весне.

— К Мартынке? — Арина взглянула на Машутку. — Зачем?

— Аришенька, да ты ж не знаешь, — Наталья ожила меленько. — Такой обряд у нас в Берестово. Уж и не упомнит никто с чего пошло. Как только жимолость вызревает, неженатые все собираются у подворья деда Мартынки. Видала нето, какие у него кусты? Будто заросли лесные. Так вот, как темень падёт, мы и лезем тишком ягоды брать без спросу. Дед Мартын как прослышит, как заорёт, как палкой-то своей стучать зачнёт, так сразу бежать надобно! Вот кого он догонит, палкой свой тронет — тому еще цельный год без пары ходить.

— Идем, рыжуха. То-то веселья будет. Орут все, мечутся, как куры. Смеху! Ты токмо беги проворнее, а то споймает парень какой и ну целовать, — Машка очами высверкивала, уж ждала, поди, вечернего гулянья.

— Пойдем с нами, Ариша, — Манила тихая Наталья. — Средь людей-то всякое горе полегче. Ты, вижу, запечалилась. Что так?

Арина посмотрела на Наталку: коса светлая, долгая, глаза, что незабудки, лик такой красы, что не оторвать глаз. Но, будто бездыханная. Глаза не светят, щеки румянцем не играют… Знала бы Аринка, что и сама ныне, как та Наталка, без свечения душевного. Но не знала, не видела себя со стороны-то. А про Наташу догадалась — все из-за Демьяна. Вмиг переложила на себя с Шумским и едва слезу не обронила.

Наталья сердцем-то рваным, девичьим, вроде как откликнулась, почуяла и обняла рыжую.