— Ариша, золотая, ну что ты. Идём. Вдруг самая распоследняя радость у нас, а? — ну у Наталки-то точно, распоследняя, девичья. Ить просватана, недолго гулять, да бегать девахе. По осени уж и свадьбу задумали, отдавали в соседнее городище богатому торговому мужу.

— Идем, Наташа, — сама уж обняла красавицу, приголубила, вроде пожалела.

— Тьфу, развели тут, — бодрая Машка вроде как осерчала. — Чего заскулили, а? Потом рыдать будем, когда подневольные станем. Вот не знаю как вы-то обое, но я прытко улепётывать не стану. Авось споймает какой красавец? Что уставились, курёхи? Нацелуюсь вдосталь!

Речка блестит, солнце светит, листва кружевная на ветру трепещет-танцует. Вёдро*. И Машка такая веселая, да решительная. Какие уж тут печали? Взяли и засмеялись все трое. А как инако? Юность-то, чай, не спрячешь. Кровь молодая беды скоро смывает.

Посидели еще сколько-то, посмеялись, да потянулись по домам: работу делать, уроки выполнять. Ариша с Наталкой проводили Машульку до подворья ее и направились к себе, а дорогой…

— Наташа, прости уж, но спросить хочу.

— Что?

— Знаю про тебя и боярича. Ты ведь любишь его? — Аринка остановилась на тропке, на Наталку смотрела.

А та, поникла вся…

— Люблю. Всегда любила. И он меня. Токмо, какая я для него пара?

— А как же ты… Как отпустил он тебя? — Аринка замолкла, а Наташа подумавши, ответ дала.

— Сказала, что не люб он мне. Не поверил сразу-то. А я ему, мол, надоел, остыла я. Что шебутной он, игреливый, чуб отрастил, а ума не нажил, — Наталья заплакала, тихо так, горестно. — Все соврала. За то и любила, Ариш. Разумеешь ли ты меня?

— Поверил? — Аринка обняла подругу. — Неужто, отпустил вот так?

— Отпустил. В дурное-то верится охотнее, а я постаралась. Лучше на мне будет грех, чем на нем. Ему высоко летать, а мне камнем на его шее быть невозможно.

Вздрогнула Ариша, крепче обняла светлую девушку, сама слезу уронила на подружкино плечо. Постояли малёхо и пошли дальше. Так и жизнь… Застынешь в горе-то, перемелешь, да и дальше ступать надобно, не стоять же истуканом.

Вечером у Аринкиных ворот толклись Дёмка с Машкой.

— Иди нето! Что копаешься, как кура в зернах? — Машка притоптывала сапожком, косу теребила, видать не терпелось гулять пойти.

— Рыжая, ты бы не наряжалась, — потешался Демьян. — Бежать-то надо прытко! Упадешь, запону угваздаешь. Бери, что поплоше.

Сам Демка был в обычной рубахе, портах и удобных сапожках. И то верно! Гулянки-то не чинные, так к чему боярский кафтан? Да и Машка проще была.

— Бегу! — Аринка скатилась с крылечка. — Идемте. Я туесок малый прихватила.

Брат с сестрой ажник смехом подавились.

— Дурёха, туда ж не за ягодами ходят.

— А зачем? — хлопала Аринка длинными ресницами, удивлялась.

— Челомкаться по углам, глупая, — Дёмка шапку-то свою на макушку сдвинул, подмигнул залихватски.

Аринка туесок на скамье-то и кинула. Шли бодро, будто чуя веселье. Да на дороге-то не одни были! Со всех подворий молодежь сыпалась, собиралась. Кучками шли, смеялись, аж воздух звенел.

У подворья деда Мартына собрались все, замолкли, будто ждали чего-то.

— Вона, село! — пухлая дочка кожевенного мастера, Мавра, указывала перстом на Воловью горку.

Аринка глянула, да узрела — солнце боком своим коснулось верха горушки низенькой.

— Идем, нето. Токмо тихо давай, а не как в прошлом годе, — скомандовал Демьян, и его послушались.

Двинулись большой толпой к кустам с жимолостью, что росли за забором деда Мартынки. Тихо стали обирать ягоды, шуршали ветвями, да и смех сдерживать трудно стало.

Дед Мартын сидел на скамеечке возле домка своего, щурился слеповато на темнеющее небо. Рядом с ним пес — сивый, старый. Положил башку свою седую на колено хозяина, глаза прикрыл. Дед пса гладил, жалел.

— Ну что, Снетко, пора нето? — взялся рукой узловатой за палку, что припасена была уж с утра. — Пойдем-ка, шуганём ребяток. Пусть себе бегут-радуются. Много ли у них счастья?

Встал тяжко со скамьи, пес тоже поднялся с трудом. И поковыляли оба старика через малый двор к кустам жимолости. Шли медленно, а темнело скоро. Уж у забора, дед Мартын вздохнул глубоко, да как заорал!

— А ну! Пшли отсель, лиходеи-воры! — палкой стуканул гулко по забору-то. — Вот я вас!!

Что тут началось! Крик, хохот на всю округу. Парни засвистали весело! Девчатки завизжали, но не со страху, с радости и как бросились врассыпную. Токмо и слышно.

— Петька, туда гони! Слышь?! Улепётывают!!

— Вань, куды бечь?! За Юлькой али за Настасьей?!

— Еленка! Еленка, к Хромовым скачи! В проулок!!

Аринка поначалу-то растеряхой стояла. Видела токмо, что Наталья метнулась вбок, а за ней припустил борзо Дёмка. Не успела удивиться, как Машка, подобрав подол, резво скаканула в переулок Поедовский, а за ней побежал дюжий Борька Кусаев.

— Ариша, бежим! — горячая рука схватилась за ледяную ее ладошку, окатила пламенем.

Андрей Шумской! Откуда тут? Хоронился?

Думки завихрились, сердечко застрекотало, а все одно, побежала за Андреем-то. Летела, будто крылья выросли! Счастье брызгало во все стороны. Так бы и бежала за ним, рука в руке, хучь куда. Была б нужда, и в пекло бы сиганула. Во как!

Несло их опричь сараев ратника Найденова, через лопухи и кусты. Андрей на бегу руками отводил, чтобы Аринку не хлестали. Вбежали в тупик, где заборы-то сошлись. Андрей остановился, развернулся к Арине и чернючим взглядом ожёг.

— Вот и свиделись. Все прячешься от меня, золотая? Напрасно, — подошел близко, обнял и к себе притянул.

Аринке бы отпихнуть, уйти, а сил-то и не стало. После бега сердце ухало, дыхание сбивалось, а близость Шумского добавляла какого-то радостного страху.

— Ариша, люблю я тебя. Моей стань, — голос Шумского дрогнул суровой нежностью, подарил Арине счастье.

Если и мелькнула мысль о том, что неровня они, то и сгинула в момент. Андрей рукой под косу ее золотую забрался, за шею обнял и на себя смотреть заставил.

— Молчишь опять… Не молчи, Христом Богом прошу. Ведь измучила совсем, согнула подковой. — Шепот жаркий, глаза блескучие, а пуще всего его крепкое тело, что прилепилось-прижалось к ее, Аринкиному, слов сказать не дали никаких. Токмо вздохнула рыжая, будто в последний раз.

Что уж Андрей увидал в глазах ее ясных — неведомо, только разум обронил и целовать стал. Ариша и сомлела. Пала на грудь боярина, руки белые взметнула, обняла за шею и к себе притянула.

Шальной поцелуй едва искры не высекал из обоих. Вот она, любовь-то…

Шумской оторвался от Аринки с трудом, дух перевел, и снова пристал с допросом. Аринка повисла на нем лоскуточком — ноги-то держать перестали. Уж больно горячо и крепко боярин целовал.