Я, как и все остальные, слушаю рыбака. Мы все набились в хижину, здесь не тесно, но жарко и душно. От солнца железная крыша раскалилась, и мы поджариваемся, как рыбешки. Едкий пот ползет по спине, стекает между грудей, красные зернышки ожерелья намокли, рубашка и шорты липнут к купальнику, но я не жалуюсь, стараюсь не шевелиться.

И мысленно благодарю Камая за то, что другие частично узнали тайну, а мне не пришлось ничего говорить, ни о чем рассказывать.

Кроме того, я убедилась в своей правоте. Пьер-Ив развлекается, играя на наших нервах! Он шлялся в порту, присматривая лодку, он сбежал из этой тропической гарсоньерки, где вполне еще живой скрывался прошлой ночью.

Этот гад где-то затаился и шпионит за нами, заставляя играть в игру, правила которой он нам объявил.

Пишите, что бы ни случилось — пишите!

И тем самым выдал индульгенцию на убийство?

Янн тоже пишет, что-то коротко черкает в блокноте, закрывает его и просит нас прижаться к стенам, чтобы он смог как следует тут все сфотографировать. Я стою вплотную к Мари-Амбр. От нее тоже несет потом, но несвежим, остывшим, вчерашним. Похоже, сегодня утром Эмбер только накраситься успела, но не мылась.

Элоиза липнет к Янну под предлогом присмотра за своим телефоном, который она снова ему дала, чтобы он мог запечатлеть мерзкий интерьер лачуги. Грязный матрас, облупленная раковина, ржавые краны, окна занавешены большими бело-красными маркизскими простынями, такие же простыни, смятые, на матрасе, растерзанные коробки набиты тарелками, чашками, стаканами, бутылками, столовыми приборами. Рядом с импровизированным ложем два чемодана, куда ПИФ запихнул свои вещи — одежду, книги, часть заданий, которые мы ему сдали вчера.

В Янне я уверена, он вернется сюда, чтобы поискать возможные следы — волоски, отпечатки пальцев, пятна крови… спермы.

Несмотря на скудную обстановку, у меня ни малейших сомнений насчет того, как использовалась эта гарсоньерка.

Пьер-Ив Франсуа здесь спал. С женщиной. Каждая из нас это поняла… и следит за остальными.

Мы, четыре самки, тремся одна о другую, принюхиваемся, только что не ощупываем друг дружку.

Которая? Которая из нас спала с этим самцом, даже не сказать что доминирующим, скорее глуповатый бета-самец, чем альфа.

Да нет, если подумать — не так уж он глуповат.

Янн подходит к стенным шкафам, чтобы сфотографировать их внутри, просит Элоизу подвинуться и, воспользовавшись случаем, ее лапает. Меня начинает раздражать эта депрессивная бумагомарака, которая перед единственным мужчиной в пансионе строит из себя невинность. Мари-Амбр лицемерно отводит глаза, будто не видит, во что они играют. Можно подумать, она жалеет бедняжку Фарейн!

Мне нельзя отвлекаться. Я должна все замечать, чтобы все потом записывать — каждую улику, каждое ощущение — для своей океанской бутылки. Не знаю, прочтут ли ее миллионы читателей или всего один, следователь… то и другое, капитан?

Янн выдвигает ящики немногочисленных шкафов. Которая из трех приходила сюда встречаться с Пьер-Ивом? Мари-Амбр? Эло… Я резко обрываю нить своих мыслей. У меня внезапно появляется гипотеза, которая все переворачивает.

А если это не была ни одна из этих трех?

А если это была… Мартина?

А если речь шла не о любовном свидании? Мартина ушла ночью из «Опасного солнца», встретилась в хижине с ПИФом, они из-за чего-то поссорились, она хотела его оглушить, промахнулась, он закричал, но не промахнулся. И убил ее! Тихо притащил обратно в пансион, устроил всю эту инсценировку — стаканы на низком столике, игла татуировщика, десяток заметных ран. Тогда понятно, почему Мартина выглядела так, будто совсем не страдала. Обман продержится какое-то время… пока не появится судмедэксперт.

Первый осмотр места преступления, на этот раз без трупа, кажется, подходит к концу. Камай торопится, ему пора выходить в море. Мари-Амбр уходит, Элоиза тоже. Я задерживаюсь, продолжаю следить.

Янн, думая, что остался один, быстро лезет в последний ящик, достает оттуда листок бумаги, прячет его в карман. У него это решительно входит в привычку! Тут он замечает, что я все еще здесь, пристально на меня смотрит, потом опускает глаза, будто пойманный с поличным вор.

Почему? Спросить у него? Нет, потом. Остальные ждут нас снаружи. И я тоже выхожу.

Вот и грязная занавеска, за которой сегодня ночью Пьер-Ив и его красотка сначала ругались, затем пытались помириться, а потом стали друг дружку убивать.

Сначала это просто ощущение, будто что-то от меня в этой сцене ускользает, что-то невидимое, и все же оно здесь, вокруг меня, совсем рядом. Я лихорадочно соображаю, уже стоя на пороге.

Может, у меня больше не будет случая сюда вернуться. Что я упустила? Янн идет следом, тыльной стороной ладони отводит маркизскую тряпку.

И вдруг до меня доходит. Я ничего такого не вижу и не слышу — я это просто чувствую.

Духи! Запах, впитавшийся в занавеску, едва уловимый, но я уверена, что не ошиблась.

«24 Faubourg» от «Эрмес». Это очень дорогие духи, и могу вас заверить, что на Хива-Оа их не купишь. Мари-Амбр ими душилась и вчера, и все дни, с тех пор как приехала. Но только не сегодня утром!

Янн тоже почувствовал запах? Он что-то заподозрил? И потому на этот раз настаивал, чтобы Майма держалась подальше отсюда? Потому что она могла узнать духи своей матери? Я вспоминаю, как разозлилась Майма, когда он велел ей оставаться в пансионе, и мама на этот раз не уступила.

Оставайся здесь с По и Моаной.

А я отвела глаза и потрогала свои красные бусы.

Прости, Майма, но это уже не игра, а тебе всего шестнадцать, и мы должны тебя оберегать. Кто-то из нас совершил убийство. И вполне может быть, что он на этом не остановится.

Я в ярости металась взад и вперед по кухне.

Все меня бросили, и даже Клем не заступилась. Только поерзала, отвела глаза и потеребила свои красные бусы.

Ничего, Клем, я уловила сообщение при помощи телепатии.

По острову бродит убийца, а ты еще ребенок, и мы с Янном и твоей мамой за тебя отвечаем, и все такое прочее.

По с Моаной, строго следуя указаниям Танаэ, готовили фири-фири, оладьи на кокосовом молоке. Сидели рядышком и в четыре руки смешивали муку с сахаром, резали стручки ванили, терли кокосы — так, будто ими управлял единый мозг. Я и не думала им помогать, с меня хватало и того, что я торчала там как на привязи. И с завистью смотрела на квохчущих за окном кур — даже они свободнее меня. А я-то вообразила, будто и впрямь стала помощницей моего капитана. Ага, как же… Появилась малейшая опасность — и меня тут же задвинули.

Отошла в сторону, остановилась перед черной доской.