— Доставим!

— Не хочу! — надула губы Мальвина. — Мама разрешила!

— Не свисти! — осадил ее кот Базилио, которому по роду службы приходилось иметь дело с недовольными родителями. Он был, как мы помним, учителем английского из пригорода. — Вот закончишь школу, тогда сколько влезет, хоть вообще ночевать не приходи. А сейчас марш домой.

— Ой, моя маршрутка! — обрадовалась Ирина. — Ребята, спокойной ночи!

Она бросилась через дорогу ловить маршрутку, а труппа смотрела ей вслед. Тяпа взлаяла и рванулась было следом, но потом остановилась и оглянулась на хозяина.

— Мы тоже пойдем, — сказал Эмилий Иванович. — До свидания, ребята. Тяпа, пошли.

— Куда? — схватил его за рукав Дуремар. — А задники писать?

— А можно? — обрадовался Эмилий Иванович.

— А вас никто не ждет? — вылезла лиса Алиса.

— Никто.

— Чего стоим? — спросил Карабас-Барабас. — Чего резину тянем? Теряем драгоценное время!

— Поехали! — подвел итог папа Карло, и они отправились в мастерскую писать задники.

По дороге доставили домой недовольную школьницу Мальвину — сдали с рук на руки заботливой маме; также отсеялась «Тилипаха» Тортила; ускользнули фотокор и художник по свету. Кот Базилио позвонил жене, долго бубнил, отойдя в сторонку, потом махнул рукой и сказал: «Черт! Никогда не женитесь, господа!» После чего распрощался и был таков.

В итоге остались самые стойкие, те, кого никто нигде не ждал…

…А Ирина летела домой на крыльях любви! Смешное выражение — «на крыльях любви». Получается, что любовь — это яркая птица или золотой дракон с крыльями, мчится, летит, подхватывая по дороге зазевавшихся и унося их в неизвестную даль. Пока летишь, распрекрасно — всякие картины и пейзажи, ветер в лицо, радость и ликование, а потом вдруг вираж — и ты кувырком летишь вниз. Но не будем о грустном.

Ирина сидела в полупустой маршрутке — в ее медвежий угол в такое время желающих почти не было — и вспоминала. Она прислонилась лбом к холодному оконному стеклу и закрыла глаза. Дельфин… Время закрутилось спиралью, вернулось назад, и им удалось войти в ту же реку снова. Ту же? Никто не знает. Она стала на двадцать лет старше, опытнее, умнее, осмотрительнее… Бросьте! Какой опыт? Какая осмотрительность? Если вибрирует каждая клетка, и сердце замирает, и глаза в глаза, и губы пересыхают…

Рано или поздно всплывает вопрос: а что дальше? Ох уж эта проза! Через несколько дней возвращаются мама и Глебушка, начинается школа, жизнь ныряет в наезженную колею. Конец, финита. Они не строили планов… Разве спросишь: Дельфин, а что дальше? Он женат. Он не заикается о разводе. Он молчит о будущем, их совместном будущем. Он просто пришел и остался. Надолго ли? Бог знает. А их разговоры! Только о прошлом. Как там, интересно, ребята? Помнишь Леню, который ушел с байдаркой под лед? Алку, которой ты нравился? А помнишь, как Витя остался ночевать на базе и угорел от буржуйки, едва откачали? А помнишь, а помнишь… О себе он не говорит, она же… Она рассказала о сыне, какой он славный мальчик, хорошо учится, втайне прикидывая их вместе — счастливую семью, тем более что детей у него нет. Дельфин сказал, хорошо учится? Молодец! Она хотела ответить: я вас познакомлю, но не решилась.

А, какая разница! Ведь любовь! Любовь-то любовь, но он ни разу не сказал, что любит, не сказал, я не могу без тебя… Он сказал, что не хочет домой… Почему? Поссорился с женой? Слово «жена» больно отдалось в сердце. Ревность? Похоже, ревность. Зачем он пришел? Чего врать-то себе — они забыли друг о друге, у нее переболело, да и чему болеть? Шестнадцатилетняя сопливка, один-единственный вечер, взрослый мужик… Так бывает только в романах восемнадцатого века: одна-единственная встреча, одно-единственное письмо, верность на всю жизнь, выцветшая незабудка, сентиментальный медальон с завитком волос…

А в наше время так не бывает. Они благополучно забыли друг о друге, и вдруг… вдруг — нате вам, прекрасная неожиданность! И что бы это значило?

Тогда она почти сразу ушла из секции — учеба, репетиторы — и никогда никого из них больше не встречала: город большой, не все дорожки пересекаются, — а при воспоминании о том злополучном вечере долго еще вспыхивала от стыда и неловкости. И чувство — молодое, зеленое, свежее — окуклилось и спряталось глубоко внутри — как оказалось, до поры до времени. И дневник перестала писать, что-то оборвалось, закончилось навсегда. А потом — новая любовь, новые увлечения, встреча с будущим мужем. Прошлое воспринималось сейчас как бег, полет, парение, безрассудное и бесшабашное, а теперь время замедлило свой бег, можно сесть, подумать и спросить себя: чего же ты хочешь?

Возраст трезвости?

Она позвонила и приготовилась услышать его шаги. Но за дверью было тихо. Уснул? Окна светятся, она посмотрела. Надавила на кнопку звонка еще раз, и снова ничего не случилось. С упавшим сердцем зашарила в сумке, медля, надеясь, что дверь распахнется и Дельфин скажет: «Ну, где можно болтаться? Марш за стол!»

Ирина отперла дверь, вошла, позвала. Ответом ей была тишина. Она заглянула на кухню, побежала в спальню, сунулась даже на балкон — все напрасно, Дельфина нигде не оказалось. Квартира была пуста, в гостиной горел свет; его спортивная сумка из-под вешалки исчезла. Ирина не сразу заметила пестрый листок на столе — какая-то рекламка с наскоро нацарапанной на белом поле строчкой: «Ирка, подвернулась поездка, буду завтра или послезавтра. Целую! Я».

Не раздеваясь, Ирина упала в кресло и расплакалось. Она рыдала, подвывая, всласть, полная отчаяния и горя… хотя, казалось бы, с чего вдруг? Не исчез, не испарился, оставил весточку, завтра-послезавтра вернется. «Ирка, буду завтра…» Никто никогда не называл ее Иркой. Ирка… и голос глуховатый и теплый, и взгляд ласковый, прищуренный, насмешливый. Ирка… Ох ты, моя Ирка! Глупая дурында. Она рыдала и не могла остановиться. Всхлипывала, хватала воздух, задыхалась до боли в горле и груди. Вся ее неуверенность, вопросы без ответов, чувство униженности от его сдержанности, нежелания пустить в свой мир, временности и случайности их отношений выходили ядовитыми парами.

— Очень ты нежная! — злился бывший муж. — Мне твой рев вот где! — Он остервенело проводил рукой по горлу.

Ну, был за ней грех — чуть что, сразу в слезы. Обидчивая очень. И тонкая, и трепетная, и неуверенная в себе — с такими трудно.

Она проплакала полночи, уснула около двух — провалилась в тяжелый мрачный сон без сновидений. Только под утро приснилось, что она лежит около печки, ей жарко, огонь пышет в лицо… и она проснулась. За окном серели ранние утренние сумерки, из открытого окна тянуло свежестью и пахло дождем. Дельфин лежал на животе на «своей» половине кровати, дышал неслышно. Ирина задохнулась от радости, смотрела, не отрываясь, чувствуя себя той, шестнадцатилетней, полной радостного ожидания, из прошлого. Она склонилась над ним, втянула воздух… От него пахло его особым запахом, и она вдруг вспомнила полузабытую шекспировскую строчку: «…а тело пахнет так, как пахнет тело…»