— А ехать когда можно?

— Думаю, не раньше, чем через седмицу. И то, если возможность есть, на корабле, в карете трясти сильно будет. Для князя это плохо.

Бояре переглянулись, и один другому сказал:

— Надо корабль арендовать. Я займусь, а ты с кучером карету в Москву гони. Как раз доберешься к прибытию корабля, князя-то домой везти надо будет.

Бояре ушли. Никита приема в этот день не вел, чтобы покой князя не нарушить. Сделал аккуратно перевязку. Рана подмокала немного, но так и должно было быть. Он подсыпал на рану сушеного мха.

Три дня Никита не отходил от князя ни днем ни ночью — как мать от постели больного младенца. У князя немного поднялась температура, и Никита обеспокоился, но виду не подал. К четвертому дню температура нормализовалась.

Один из оставшихся бояр, Михаил, поинтересовался:

— Что князю принести? Ты обещал, что поить-кормить можно будет.

— Неси куриный бульон. А завтра уже можно будет жиденькой каши, только не пшенной, и немного вареной рыбы — только не жирной.

— Все сделаю, как велишь.

Боярин вернулся с половым из ближайшей харчевни. Тот нес глиняный горшок, закутанный в большое льняное полотенце, чтобы варево не остыло.

— Зачем так много? — удивился Никита. — Нельзя сразу столько!

— Эка беда, сами выпьем.

Когда с горшка сняли крышку, по комнате, а после и по всей избе пошел восхитительный запах.

Застонав сквозь зубы, князь с помощью Никиты сел.

Боярин отлил из горшка в кружку бульона и самолично поднес.

— Только понемногу, по глоточку, не спеша, — предупредил Никита.

Князь с наслаждением, смакуя каждый глоток, осушил кружку и откинулся на подушку.

— Эка хорошо! Вот так живешь и даже не подозреваешь, какое наслаждение просто попить, поесть. А все суета!

Боярин хотел распорядиться унести горшок, но Никита остановил его:

— Пусть останется, через два-три часа еще можно будет. Пусть половой вечером заберет.

Боярин вышел в соседнюю комнату к половому:

— К вечеру придешь. Держи копеечку.

— Премного благодарен, — отвесил поклон половой и вышел.

После кружки бульона князь оживился, повеселел.

— Да вроде и боль сегодня меньше.

— На поправку дело идет. Еще седмицу — и уже нормально ходить будешь. Только с полгодика не все есть можно, особенно жареное мясо, перец.

— То, что люблю, — вздохнул князь.

— Раньше надо было начинать лечиться. А ты, князь, с такой болячкой — да в карете путешест-вовал.

— Не по своему желанию, государева воля. В Нижний ездил.

— Теперь уж обошлось.

Князь быстро устал от разговора, прилег.

— Михаил, ты здесь?

— Тут, княже!

— Завтра рыбки вареной лекарь разрешил, ты озаботься.

— Все исполню! — заверил боярин.

— А сегодня можешь отдыхать. Впрочем, постой. Судно найди, нельзя мне пока на повозке ехать.

— Уже. На корме навес делают — вдруг непогода.

— Молодец, ступай.

Князь вздремнул, Никита — тоже. За четыре дня он вымотался: спал урывками, все время в напряжении. И как провалился.

Проснулся от шепота:

— Налей, лекарь дозволил.

— Вот проснется, сам скажет.

— Так буди.

— Он ведь четыре дня толком не спал, за тобой приглядывая. Как только на ногах держится?

— Я уже не сплю, — подал голос Никита. Несколько часов сна освежили, а то голова вовсе чумной была. — О чем спор?

У кровати князя стояла Софья.

— Князь еще бульона просит.

— Налей, ему тоже силы нужны.

— Я же говорил — дозволено мне, — как ребенок обрадовался князь.

Софья налила в кружку бульона и с поклоном подала князю. Потом еще одну — Никите.

— Ох, хорошо! — допил князь бульон. — Что там того бульона, а силы дает. Чудно!

Софья вышла и тут же вернулась, неся что-то в кулачке. Высыпала это «что-то» князю в ладонь.

— Это камни, что Никита вырезал.

— У меня?

— Именно.

Князь стал разглядывать камни, потом вернул их Софье.

— Завяжи в тряпицу, я с собой заберу. Супружнице покажу, а при случае — самому Алексею Михайловичу.

— Никита, так я пойду?

— Иди.

Наступил вечер. Никита зажег свечу. В углах комнаты таился полумрак, потрескивала свеча.

Князь спросил:

— Ты где так научился?

— Чему?

— Людей лечить. Что-то я не слышал, чтобы живот резали. Нет, вру — повивальные бабки иногда режут, когда бабы от бремени разрешиться не могут. Так ведь после того мрет половина.

— Странствовал много, в других странах был, — односложно ответил Никита. Не говорить же князю правду — это будет выглядеть еще более неправдоподобно.

— При дворе иноземные лекари есть, докторами себя величают, а лечат мазями да припарками. Я так думаю, ты им всем нос утрешь.

— Врачевание — наука сложная, — уклонился от сравнения Никита. Разговор о медицине становился скользким — даже опасным для него. Надо было срочно менять тему.

— Расскажи, где бывал, что видел?

— Да почти везде одинаково. Деньги только разные, платье да еда.

— Это верно. Я вот по Руси езжу. Где-то рыбы больше едят, как на северах, а где мясо, свинины избегая, как басурмане — в той же Казани. А животных или диковины видел?

Никита стал рассказывать о разных животных. Некоторых он видел в зоопарке, других — по телевизору.

Князь слушал, открыв рот:

— Надо же, какие чудеса в мире бывают! Велик Творец, создавший такое!

Они беседовали долго, и сон сморил обоих уже за полночь, когда догорела свеча.

Утром после Софьи заявился боярин Михаил с половым, несшим горшок.

— Здрав буди, княже! Ушицы вот тебе принес горяченькой, да с рыбкой.

— Пусть остынет немного. Горячее нельзя, только теплое, — предупредил Никита.

— И ты угощайся, лекарь, и супружница твоя.

— Супружница? Так я не женат!

— А Софья?

— Помощница она моя, травами ведает.

— По годам-то уже пора…

Разлили уху по мискам. Уха явно тройная была, густая — ложка в миске едва ли не стояла. А вкусная! Никита и Софья ели ее с пирогами, князь — только уху. Однако князь доволен был, каждую косточку из рыбного пирога обсасывал, смакуя. Боярин Михаил тоже не удержался, глядя на обедающих, сам подсел. Так горшок ухи зараз и съели.