— Ну, Михаил, порадовал. Радение твое непременно отмечу Великому князю. Полагаю, пора тебе из стольников выше подниматься. Скажем — в спальники.

Михаил от похвалы зарделся. Понятное дело, доброе слово и кошке приятно.

Дав князю после еды отдохнуть пару часов, Никита сделал перевязку. К его удивлению, рана заживала первичным натяжением довольно быстро. Если так пойдет, через пару дней пора швы снимать.

Князь уже вставал и уху сегодня ел за столом.

Никита подошел к боярину Михаилу:

— Князю пора есть чаще, но помалу, не переедать пока. В обед каши принесешь, узвару. Молочного пока нельзя, пучить будет. Можно хлеба, но только белого.

— Все исполню, — боярин ушел с половым.

После перевязки князь вздремнул. В обед пришел боярин, теперь его сопровождали двое. Один нес горшок с кашей, другой — большую миску с нарезанным хлебом и кувшин узвара — компота из яблок и груш. Каша была рисовой, прозываемой на Руси сарацинской.

После нескольких дней голодания еда для князя была единственным развлечением и удовольствием.

После еды князь опять до вечера разговаривал с Никитой. Их прервал только боярин, принесший ужин — куски вареной рыбы, пироги с яблоками и сыто.

После ужина беседа снова продолжилась допоздна.

— Ох и умен ты, лекарь! Иные бояре да князья спесивы, а ведь по уму да знаниям пальца твоего не стоят.

— Переоцениваешь, князь. Возгоржусь еще, а гордыня — грех.

— Не, тебе это не грозит. Я людей насквозь вижу. Не зря же у Афанасия Лаврентьевича Ордын-Нащокина помощником, правой рукой. Для гордыни либо власть потребна, либо богатство. А еще — все вместе взятое. У тебя же ни того ни другого. Власти у тебя точно не будет, поскольку ты рода простого, не дворянского. А вот богатство умом своим, знаниями да умением снискать можешь, только не во Владимире. Мал город, лучшие его годы позади. Это два-три века назад владимирские князья в силе были. Но не одна Москва высится. Вот в Москву тебе и надо.

— Я в Первопрестольную не рвусь.

— А зря! Я тебе предлагаю со мной ехать. Будешь моим личным лекарем. Жалованье положу, скажем — пятьдесят рублев, комнату дам для жилья и отдельно — лекарню. Хочешь, Софью с собой возьми. Я ей жилье и жалованье дам.

Такого предложения Никита не ожидал.

— Мне подумать надо, шаг серьезный. К тому же я купцу местному должен за инструмент, за избу, что арендую. Как же уехать, про долг забыв?

— Что о долге помнишь, это хорошо. Так ведь рассчитаешься.

— Сам так думаю, только будет это не скоро. Тогда и об отъезде из Владимира подумать можно.

— Сколько же ты должен?

— Алтын и еще семь копеек.

— Ха-ха-ха! — князь от души расхохотался, но потом схватился за живот и скривился.

Немного успокоившись, он вытер с глаз набежавшие слезы.

— Да разве это долг? С такими руками и головой ты в Первопрестольной за день втрое больше зарабатывать будешь.

— Сам же сказал — твоим личным лекарем.

— Я же не каждый день лечиться буду. Ну пусть дети, супружница. А в другое время делай, что хочешь. Я же понимаю, для мастера своего дела, хоть кузнеца, хоть цирюльника, надо каждый день работать, чтобы руки мастерство не потеряли. Тем более что знать лечить будешь.

— С чего взял — про знать-то?

— Э, Москву знать надо. Болящих и там полно — среди дворян и бояр. Как узнают, что ты меня спас, сами рваться будут, вот увидишь. А насчет дома? Я же тебе деньги за лечение должен? Сколько просишь?

Никита задумался. Сколько взять за операцию? Трудов на нее положено много.

— Рубль серебром, — выдохнул он.

— Держи! — князь полез в калиту и вручил Никите монету. Он подкинул ее на руке — монета была легковесной. За такую небольшой хутор купить можно, или избу, которую он арендует, дом. После уплаты долга.

— Спасибо, Семен Афанасьевич!

— И тебе благодарность. Нешто я не понял, что ты мне жизнь спас? А это не рубль стоит, дороже. Назвал бы десять — я бы без попрека отдал. Свое мастерство ценить надо, а руки у тебя золотые. Попомни мои слова, я похвалу не часто отмечаю. А насчет денег скажу: я ведь не только тебе за умение твое, пусть и высокое, платил. Я жизнь свою спасал. Положи на одну чашу весов рубль, а на другую — жизнь, и не чью-нибудь, а свою. Что перевесит, думаешь? То-то, можно не отвечать, я ответ и так знаю. Спать давай. Поздно уже, устал я. В Москве спать ложусь рано, это у тебя избаловался. Так я и встаю рано, царь-то с первыми петухами встает. В храм дворовый идет, потом делами занимается.

— Ну, спать — так спать. — У Никиты у самого от недосыпа слипались веки.

Утром появился боярин с завтраком. Они поели, князь отдохнул, а после Никита осмотрел рану, снял швы. Подробно рассказал князю, как он должен в ближайшие дни себя вести, что можно кушать.

Князь внимательно выслушал, но потом с обидой спросил:

— Нешто ты не понял? Я же тебя с собой приглашаю! Зачем объясняешь, ежели со мной едешь? На корабле места хватит.

— Подумать я должен.

— Ха! Ты о долге говорил — так поди отдай. И Софья — вот она, говори с ней.

Никита немного растерялся — слишком быстро нужно было принять решение. Только все наладил: вывеску, инструменты — тот же самогон. Все трудов стоило, беготни, денег. Бросать жалко. А прикинул: в Москве перспектива, а во Владимире как он есть простой лекарь, так им и останется. Понятно — со временем избу выкупит, своим жильем обзаведется. Но это все, потолок.

— Согласен, — сказал, как отрубил.

— Во! — поднял указательный палец князь. — Слышу слово не мальчика, но мужа.

Он повернулся к боярину:

— Михаил, судно готово?

— Давно уже, команда судовая заждалась.

— Завтра с утра отплываем. Никита, устраивай свои дела.

Первым делом Никита уединился с Софьей на кухне и объяснил ей ситуацию.

— Нет! — замахала руками женщина. — У меня здесь родители, старые уже, за ними пригляд нужен. Изба опять же, в сарае трав полно — на зиму запас. Куда я без них? За приглашение спасибо, но не поеду.

— Как знаешь. Но ты мне неплохо помогала. Изба эта на два месяца оплачена, пользуйся. Потом сама решишь.

Никита направился к купцу Куприяну — надо было долг отдать, поблагодарить, вещички свои скромные забрать.

Купец оказался дома — сидел с семьей за столом.

— Никита! Здрав будь! Легок на помине, только о тебе вспоминали.

— Добрым ли словом?

— Да вот думали — не обиделся ли? Уж десять ден, как не показываешься.

— Простить прошу, зла не держу. Больной попался сложный, пригляда требовал.