Мы пытаемся сохранить наши отношения в тайне. Но, пожалуй, единственные в мире, кто свято верит в то, что наши отношения содержатся в глубокой тайне — это он и я. Все остальные поняли давным-давно, и над попытками сохранить приличия хихикают все мировые горничные — от пятизвездочной роскоши до самых захудалых гостиниц. Все смеются. Только мы не смеемся. Почему? Этого я не знаю и сама.

О каких приличиях может идти речь, если рай составляет всего лишь несколько рванных часов с полуночи до утра? По сравнению с тем, что происходит в эти несколько часов за закрытыми дверями отелей, меркнет вся знаменитая Камасутра. А может быть, когда-то я перепишу ее сама. Это будет исключительно пособие для тех, кто хочет пережить всю полноту самого обалденного секса за пять часов, в промежутке следования от Мадрида до Владивостока, ли из Нью-Йорка до Средней Азии, с заездм в какую-то забытую Богом точку, где можно находиться (согласованием всех графиков) исключительно с полуночи до пяти утра.

Решено: по дороге в Донецк на скорости (какая там обещана корейцами скорость?) я буду сочинять Камасутру. Мою собственную. Пожалуй, начну.

Поза номер один: ожидание сна. Я жду не тот сон, который мертвым грузом придавит к подушке, а тот, в котором поезд (или самолет, или автобус, или такси, или паром, или корабль — все, на чем я переездила ради своего секса) оторвется, наконец, от земли, и, закрыв глаза, я во всей реальности представлю на своем теле жесткие руки моего любовника… И от воскрешения всего этого в памяти температура моя подскочит до сорока.

Я прикрываю глаза — мир начинает уходить. Раздается предательский скрип — оторвавшись от перрона, поезд скоро начнет развивать скорость. И сколько бы километров в час он не набрал (путь даже перещеголяет самолет), эта скорость все равно для меня слишком мала.

Кстати, я ведь забыла спросить, какие дела у него в Донецке, почему туда срочно понадобилось лететь из Нью-Йорка? Впрочем, в Донецке он задержится не надолго. После Донецка его ждут Санкт-Петербург и Москва.

Поезд набирает скорость. Звук совсем не похож на стандартное «клацанье» поездов. Звук вибрирует, нарастая в какую-то не слышанную прежде симфонию, хотя личная моя Камасутра включает целый миллион поездов. Он словно прорезывает воздух, вдруг ставший чересчур плотным. И от этого немного звенит в ушах. Мне не привыкать к скорости. В настоящей Камасутре нет фактора времени. В моей — есть.

Поза номер два: резкое отключение мобильника и отбрасывание вещей. Лучший звук — тишина. Лучшая одежда — кожа. Десять минут без мобильника — по сравнению с этой роскошью меркнут все сокровища индийский раджей. Помнится, в какой-то стране мира на могиле умершего мужчины поставили памятник в виде мобильного телефона. Спорю на что угодно: так же похоронят и моего любовника. Мобильник является продолжением его пальцев. Иногда мне кажется, что он и родился с ним.

А что? Вот так и встает неприличная картинка прямо перед глазами! Вот так и вылазит мой любовник на белый свет из той части мамы, которая так широко и разносторонне используется в Камасутре (и в настоящей, и в скоростной, мое), а в маленькой его ручонке поблескивает прямоугольник дорогого эйпплского айфона, и в перемешку с «уа-уа» так и сыпятся акции, облигации, проценты, графики, трафики, встречи, согласования, и прочая ерунда….

В любом случае, его так и похоронят, наверное, с телефоном от Стива Джобса. Однажды я попыталась послать ему в подарок яблоко (самое обыкновенное, живое). Но он так и не понял, почему.

Что касается одежды, то тут проблем меньше. От нее избавиться проще, чем от мобильного телефона. Я почему-то лучше всего запомнила мысль, которая мелькнула в моей голове перед самым первым с ним сексом: если он сначала снимет одежду, а потом оставит на столе мобильник, я когда-то его убью. Если он избавится от мобильника, а потом станет снимать одежду — я буду любить его всю жизнь, до своей смерти.

Он отключил мобильник, отбросив его куда-то далеко от себя. Потом снял одежду. И тогда я поняла, что мне его не убить. Наверное, никогда.

Поза номер три: попытаться воскресить в памяти сладкий пряный запах его тела…. Запах, вызывающий самые невероятные ассоциации — с поездом, с дождем, с самолетом, идущим на посадку, со слезами, пролитыми под утро в подушку, с моим мобильником, который должен был зазвонить, но почему-то не зазвонил… Сколько же их было, таких безудержных ассоциаций, действующий в одно время суток как самый лучший, очищенный кокаин, а в другое — как укол галоперидола? Самое интересное всегда было заключено в том, что одна и та же мысль, одно и то же воспоминание, одна и та же поза в сексе заставляла меня то рыдать от ненависти, то возноситься на заоблачные высоты от счастья. Я так и не разобралась в том, люблю или ненавижу моего любовника. Наверное, люблю до ненависти. Или бешено ненавижу до любви.

В любом случае, я готова мчаться с самой ненормальной скоростью и в мороз — 10, и в 40 градусов жары, только ради того, чтобы за закрытыми наглухо дверями чужой и даже враждебной гостиницы пережить все восторги мира и все болезненные мировые потери с трех ночи до 8–9 утра.

Умереть в его теле. Родиться в его теле. Исследовать каждую клетку. Никогда не узнать каждую мысль. Оплакать счастье и посмеяться над потерей, прикасаясь к жесткой мужской коже, не зная, мы расстаемся на месяц или же на всю жизнь.

Я закрыла глаза, погружаясь в сладостный сон воспоминаний. Я не знала, сколько он будет длиться — может быть, пять минут, может быть, год. Поезд мчался все быстрей и быстрее. За окном тянулась долгая полоса белоснежных полей.

Я вспоминала его тело, в тот момент, когда он скидывает одежду. Силу его рук и жесткое, расчетливое выражение глаз. В чем была истина, приковавшая меня к этому человеку? Позы номер три было бы недостаточно, чтобы ее объяснить. Впрочем, в воспоминаниях есть только один мир, и он гораздо важнее реальности. То, что было — это уже все. Оно останется неизменным. Настоящего и будущего не существует. Все это не стоит ничего.

Память обнажала самые откровенные ласки. Наверное, секс — не совсем слияние тел? Я тонула в пряном запахе его тела… Резкий, болезненный удар в спину прервал уже пережитый оргазм. И, падая куда-то в сторону, и больно стукнувшись подбородком, я была жестоко вышвырнута из своего эротического сна.

После секса (даже в мыслях) очень трудно возвращаться к реальности. Я так и не поняла в самый первый момент, что произошло.

Очнувшись, я вдруг увидела, что поезд почему-то стоит, а я лежу на боку в абсолютно дебильной позе (не имеющей ничего общего с камасутрой, прошу не путать), причем за щеку меня поддерживает какой-то мрачный, небритый тип. Собственно, я свалилась на него, а тип этот сидел рядом через сидение. Пробуждение круче любого секса — настоящий шок!

— Ну слава богу, очнулась! — сказал небритый тип, — едва не разбила себе голову. Нашла место где спать!

Резко дернувшись, я даже как-то неприлично дистанцировалась от незнакомца — впрочем, он особо и не возражал. Я заметила пуховую, почти полярную куртку известной европейской фирмы (не фейковая курточка, между прочим), небритое стандартное лицо (таких — по пятьсот штук на каждом углу — не то, что изысканная красота некоторых….хм… Вообщем, тех, с кем приятно сочинять камасутру) и закрытый ноутбук (тоже мне, простор для фантазии — стандартный бизнес-набор). Словом, мрачный тип — подобный вид не повод для знакомства. Впрочем, я поняла, что никто и не собирается продолжать знакомство. Вздохнув с облегчением, я вдруг сообразила, что действительно едва не разбила себе голову, а мрачный тип в арктической куртке меня спас.