В тот первый день я бегом спустилась с холма, выскочила на дорогу (машины по ней проезжали очень редко) – мне хватило благоразумия перейти на шаг, прежде чем шагнуть в Лавку.

Я пришлась кому-то по душе – и как все изменилось. Меня уважали не как внучку миссис Хендерсон или как сестру Бейли, а только за то, что я – Маргарита Джонсон.

Детская логика никогда не требует доказательств (все выводы являются неопровержимыми). Я не задавалась вопросом, почему в качестве объекта своего внимания миссис Флауэрс выбрала именно меня, не пришло мне в голову и то, что подговорить на эту беседу ее могла Мамуля. Для меня значение имело одно: она специально для меня испекла печенье, почитала мне свою любимую книгу. Бесспорные доказательства, что я ей пришлась по душе.

Мамуля с Бейли дожидались в Лавке. Он спросил:

– Ого, что это она тебе дала?

Книги-то он заметил, а вот бумажный пакетик с его печеньем я прижала к себе, прикрыв стихами.

Мамуля сказала:

– Сестра, я знаю, что ты вела себя как маленькая леди. Сердце радуется, глядючи, что вас привечают почтенные люди. Я уж, Бог видит, стараюсь как могу, но в нынешние времена… – Она умолкла. – Ступай переоденься.

Какая будет радость – потом, в спальне, отдать Бейли печенье. Я сказала:

– Бейли, все путем – миссис Флауэрс прислала тебе печенья…

Мамуля выкрикнула:

– Ты чего говоришь, сестра? Ты, сестра, что ты сказала?

Голос ее яростно потрескивал.

Бейли пояснил:

– Она говорит, миссис Флауэрс прислала мне…

– Я не с тобой, Младший, разговариваю. – Я услышала тяжелые шаги, направлявшиеся к нашей спальне. – Сестра, ты меня слышала. Что ты сказала?

Она заслонила собой весь дверной проем.

Бейли сказал:

– Мамуля. – Умиротворяющим голосом: – Мамуля, она…

– Рот закрой. Я с твоей сестрой разговариваю.

Я так и не поняла, какую по неведению пнула священную корову, но безопаснее было выяснить, чем висеть на ниточке над открытым огнем. Я повторила:

– Я сказала: Бейли, все путем – миссис Флауэрс прислала тебе печенья…

– Я так вроде и расслышала. Иди сними платье. А я прут принесу.

В первый момент мне показалось, что она меня разыгрывает. Какая-то шутка, она сейчас завершит ее так: «А мне она точно ничего не прислала?» – но через минуту Мамуля вернулась с длинным крепким прутом персикового дерева – горьковатый запах сока говорил, что его только что оторвали. Она сказала:

– Встань на колени. Бейли-младший, ты тоже.

Мы все преклонили колени, и Мамуля начала:

– Отец наш, тебе ведомы тяготы смиренной твоей слуги. С твоей помощью я вырастила двоих сыновей. Часто мне казалось, что больше не протяну, но ты дал мне силы увидеть, куда лежит мой путь. Узри, Господь, какая тяжесть сегодня у меня на сердце. Я пытаюсь растить детей сына моего как положено, однако, Господи, дьявол постоянно пытается мне помешать. Не думала я, что доживу до того дня, когда услышу сквернословие под своей крышей, ибо стараюсь делать так, чтобы здесь только славили Господа. Сквернословие из уст младенцев. Но сказано тобой: в конце дней брат пойдет против брата, а дети – против своих родителей. И будет скрежет зубовный и раздирание плоти. Отец небесный, на коленях прошу тебя, прости это дитя.

Я уже ревела в голос. Мамулин голос взмыл почти до крика, и я понимала: провинилась я тяжко – в чем бы провинность ни состояла. Она даже бросила Лавку без присмотра, чтобы сообщить Господу о моем проступке. Когда она закончила, мы все плакали. Она одной рукой притянула меня к себе и лишь несколько раз ударила прутом. Шок от моего прегрешения и эмоциональный выплеск в молитве лишили ее сил.

Прямо тогда Мамуля с нами говорить не стала, но вечером выяснилось, что прегрешением моим стало «все путем». Она объяснила:

– Иисус есть Путь, Истина и Свет, и, произнося слово «путь», ты на деле произносишь «Иисус» или «Бог», а в моем доме никому не позволено упоминать имя Господа всуе.

Бейли попытался пояснить:

– А белые часто говорят «все путем», они имеют в виду, что все в порядке.

Но Мамуля напомнила нам, что «у белых вообще языки как помело и у них что ни слово, то поругание Господа».

Недавно одна белая из Техаса, торопливо пояснив, что она из либералов, попросила описать мой родной город. Когда я сказала, что бабушка моя владела в Стэмпсе единственным универсальным магазином для чернокожих, существовавшим с начала века, она воскликнула:

– Ого, да вы получили отличное воспитание!

Смешно, хуже того – нелепо. При этом чернокожих девочек из мелких южных городков, из семей как совсем неимущих, так и с трудом сводивших концы с концами, столь же дотошно и бессмысленно готовили ко взрослой жизни, сколь и белых девиц, про которых пишут в журналах. Разумеется, навыки им прививали совсем иные. Белых барышень учили танцевать вальс и грациозно сидеть, поставив чайную чашку на колени; мы же от них отставали, усваивая ценности викторианской эпохи, при том что средств на их воплощение в жизнь почти не было. (Вы только поглядите, Эдна Ломакс потратила деньги, заработанные на сборе хлопка, на пять мотков суровой нитки для плетения кружева. Все пальцы себе исколет, а работу придется переделывать снова и снова. Она это знает – и все равно покупает нитки.)

Всех нас учили вышивать, и я вышила прорву цветных кухонных полотенец, наволочек, настольных дорожек и носовых платков. Я научилась плести кружево и вязать крючком, в ящиках комода лежал запас салфеток на всю оставшуюся жизнь, между ними были вложены саше. Само собой разумеется, все девочки умели стирать и гладить, однако более сложным вещам по хозяйству: разложить на столе настоящие серебряные приборы, запечь окорок, приготовить овощи без мяса – приходилось учиться на стороне. Как правило, у первоисточника таких затей. На одиннадцатом году жизни я отправилась на финальный этап обучения – на кухню к белой.

Миссис Виола Каллинан была дородной женщиной и жила в доме с тремя спальнями где-то за почтой. Была она на диво дурна собой, пока не улыбалась, – и тогда морщинки вокруг глаз и губ, благодаря которым она постоянно казалось неумытой, куда-то исчезали и лицо превращалось в маску озорного эльфа. Улыбку она, как правило, приберегала под конец дня, когда заходили в гости ее подружки и мисс Глория, кухарка, подавала им холодные напитки на веранду.

Дом ее содержался в нечеловеческом порядке. Вот этот стакан полагалось ставить сюда и только сюда. У этой чашки имелось свое место, поставить ее куда-то еще приравнивалось к бунту на корабле. Ровно в полдень накрывали на стол. В 12:15 миссис Каллинан садилась обедать (вне зависимости от того, пришел ее муж или нет). В 12:16 мисс Глория подавала еду.

У меня ушла неделя на то, чтобы выучить разницу между блюдами для салата, хлеба и десерта.