месту, где стояла она с друзьями. Кришан с наигранной непринужденностью прислонился к стене и вновь притворился, будто увлекся разговором, направив украдкой все умственные усилия на то, чтобы разгадать природу отношений между Анджум и ее симпатичной подружкой — Кришан не сомневался, что они еще и любовницы. Он курил сигарету за сигаретой, болтал с друзьями Раджива, стараясь ничем не выдать рассеянности, то и дело поглядывал на Анджум и ее собеседников: все они казались ему симпатичнее и интереснее тех, с кем сейчас общался он сам. Он стоял достаточно далеко и не слышал, что говорила Анджум, но видел: она сознает, что привлекает внимание; в правой руке Анджум держала сигарету, левую то упирала в бок, то принималась ею жестикулировать, а когда смеялась, чуть запрокидывала голову, и вообще держалась настолько непринужденно, будто бы находилась в гостях у друга, а не в общественном, пусть и укромном месте. Кришан курил то ли третью, то ли четвертую сигарету, когда Анджум ушла, а с нею двое ее друзей и еще два парня; Кришану почудилось, будто из него беззвучно, однако болезненно извлекли нечто важное. С уходом Анджум ничего не переменилось, но происходящее в саду вдруг показалось Кришану пустым и случайным, а стоящие рядом лишились для него всякого интереса. И дело даже не в том, что он так и не познакомился с Анджум, не присоединился к ее разговору с друзьями: он по опыту знал, что эти приемы не для него, он в ту пору был еще слишком неловок и застенчив, чтобы в такой ситуации подойти к новым людям. Ему хотелось, чтобы она по-прежнему была рядом, чтобы они оставались в одном пространстве, точно от одной лишь ее близости могло случиться нечто значимое: наверное, примерно так в восточноазиатской традиции буддизма, школе Чистой земли — Кришан тогда много о ней читал — те последователи, кто считал, что раскрыть в себе природу Будды им не под силу, не пытались достичь нирваны, а довольствовались физической близостью к Будде, старались занять место в диковинном силовом поле, окружавшем его повсюду, куда бы он ни шел; это пространство считалось своего рода раем и, согласно традиции, лучше пребывания в нем для человека могло быть только просветление.

В следующие недели он так и не сумел позабыть Анджум, строгую прелесть ее лица, ее темную кожу несомненной южанки, то, как Анджум вошла внезапно и молчаливо в ворота здания и в его мысли. Образ ее нежданно всплывал в его сознании в различные мгновения дня, Кришан вспоминал, как она двигалась в тот вечер, вспоминал ее странную эфирность и легкость, словно она существовала не в обычной атмосфере, а в какой-то другой среде, словно тот путь, который она прокладывала каждый день, давался ей без усилий, сопротивления и забот: она двигалась по жизни так же плавно, беспрепятственно и целенаправленно, как ныряльщик разрезает воздух, прежде чем беззвучно вонзиться в воду и скрыться в ее глубине. Разумеется, ему и прежде случалось встречаться с такими людьми, пусть нечасто, но время от времени, и с девушками, и с парнями; некоторые были очень красивы, но в каждом из них было нечто такое, что возбуждало в Кришане желание не только двигать бедрами. Порою он замечал таких людей в метро, супермаркетах или просто на улице — людей, которые будто бы материализовались посреди самой обычной жизни; черты их угловаты, остры, тела стройны и изящны, проницательный взгляд устремлен поверх людской толчеи, точно ни один из тех, кого они видят, не способен вызвать у них любопытства, точно все, что им только нужно, уже есть в том месте, куда они направляются; людей, обладающих тем же качеством, что и Анджум: все они словно бы принадлежали к иному, непреходящему миру — за неимением лучшего слова Кришан почитал это качество красотой. Такие люди всегда привлекали его внимание, вынуждали оставить дела, обернуться, захотеть последовать за ними туда, куда они идут, но Кришан с болью в сердце смотрел им вслед, и они скрывались в толпе, а вскоре покидали и его мысли. Трудно сказать, почему он, вопреки обыкновению, не мог перестать думать об Анджум. Раджив обмолвился, что видел ее и раньше, на других квир-мероприятиях, их даже знакомили, но Раджив побоялся с нею заговорить; быть может, она занимала мысли Кришана, потому что он смутно чувствовал: они люди одного круга и еще наверняка встретятся. Узнав от Раджива, как ее зовут, он почувствовал себя так, будто установил настоящую прочную связь и эта ниточка рано или поздно приведет его к ней; первым делом он попытался найти ее в «Фейсбуке»[15], пересмотрел страницы всех Анджум, списки друзей десятков друзей Раджива: в ту пору он еще не знал, что Анджум не пользуется социальными сетями. Он мечтал, как наткнется на нее в каком-нибудь случайном месте — по пути в университет или из университета, или в компании приятелей, воображал, как эта встреча полностью изменит всю его жизнь, а новая его жизнь в определенном смысле будет вне времени. Он так искренне верил в возможность нечаянной встречи, что, не обнаружив Анджум в баре, на вечеринке, дискуссии или политическом мероприятии, чувствовал себя обманутым и, уверившись, что Анджум здесь нет, не без горечи терял интерес к происходящему. Даже забавно, как близко желание в данном случае оказывалось к неудаче, как желание, подобно утрате, распарывало ткань обыденной жизни, из-за чего заведенный порядок и ритм, управлявший нашим существованием так полно, что представлялся бесспорным, негласно лишался строгого отблеска необходимости, оставляя нас едва ли не в недоумении, не в силах участвовать в жизни. Можно изо дня в день следовать нити привычки, с головой погружаться в учебу или работу, общаться с друзьями, родственниками и коллегами, сжимать эту нить обеими руками, дабы не сбиться с пути, а потом в одно прекрасное утро, день или вечер, попивая чай на работе или направляясь в выходные в гости к другу, вдруг мельком увидеть человека или место, да пусть даже образ человека или места, но и реальное, и воображаемое предполагает иные возможности, наводит на мысли о совершенно отличной жизни, о жизни, которой мы могли бы жить или еще поживем, и внезапно та жизнь, которую мы вели долгие месяцы или годы, жизнь, до сего момента казавшаяся полноценной, удовлетворительной или хотя бы терпимой, с беззвучным щелчком выключателя представляется нам бессодержательной и пустой, не имеющей ни малейшего отношения к тем, кем мы себя мним или желаем быть.