Сейчас Кришану было трудно понять, почему его так тянуло к Анджум в ту пору, когда он еще ничего о ней не знал: ни что она родом из Бангалора, ни ее материального положения, ни политических взглядов, ни того, что она не любит фотографироваться, ни что спит без подушки, ни что по утрам принимает холодный душ, — не знал он даже того, нравятся ли ей мужчины. После той первой встречи его мыслями завладела не столько сама Анджум, сколько ее образ, причем образ без подписи, которая содержала бы хоть самые основные сведения; Кришан томился и тосковал о той, о ком не знал ничего, но воображал, будто она каким-то чудом может его спасти. В известной степени его влечение к Анджум ничем не отличалось от того, что чувствуют многие люди, чаще мужчины, но порою и женщины, встретив того, чья внешность, как им кажется, воплощает все их мечты; они проецируют свои желания на этого человека и удивляются, когда понимают — недели, месяцы или годы спустя, — что живой человек отличается от нарисованного ими образа, что у живого человека есть прошлое, есть индивидуальность, и они непременно заявят о себе; это открытие наполняет их возмущением, будто бы их обманули, ввели в заблуждение, и бывает такое, что они манипуляциями, уговорами или силой вынуждают ничего не подозревающего человека соответствовать их мыслеобразу. Однако Кришан понимал, что его одержимость Анджум — не только идеализация, ведь если образ в его уме был всего лишь слепой проекцией его желаний, тогда почему, чем лучше он узнавал ее, тем сильнее желал, и как так получилось, что все, что он узнавал о ней, в конечном счете развивало и усложняло образ в его уме, не вступало с ним в противоречие, а пополняло его, придавало ему важность и вес, усугубляло желание, а не ослабляло его? Получается, то была не просто проекция или идеализация, пусть даже после той первой встречи он толком ничего не знал об Анджум, ведь и по первому впечатлению о человеке можно сказать многое, и многое можно понять даже с первого взгляда — по чертам лица, а их определяют не только кости черепа, но и мышцы вокруг щек, глаз и челюстей, все они вылеплены различно и в различной степени в соответствии с исполняемой функцией, каждое настроение и чувство требует определенной комбинации напряжения и расслабления различных частей лица, и проницательный наблюдатель сразу определит, в каком состоянии человек пребывает чаще — сосредоточенности или безразличия, меланхолии или восторга, скепсиса, вдумчивости или отчаяния. Понаблюдав за движением глаз, можно точно сказать, какое чувство человек испытывает чаще — самоуверенность или стыд, страсть, тоску или самодостаточность; по готовности к улыбке можно судить о том, насколько человек уязвим, по морщинам на лбу — насколько его снедает гнев или тревога, по осанке, походке, движениям рук — насколько человек энергичен, открыт чужому влиянию и сам готов влиять на кого-то, так что, быть может, влечение к той, о ком Кришан не знал ничего, было обусловлено не столько проекцией или идеализацией, сколько зачастую почти пророческой природой взгляда, который в соответствующем свете и соответствующих обстоятельствах способен поведать столь многое о возможностях и наклонностях нашей натуры; может, еще и поэтому, когда отношения их закончились, Кришану порою задним числом казалось, что он знал это с самого начала, разглядел еще в ту первую молчаливую, одностороннюю встречу, но предпочел не замечать.

5

Через два месяца после той первой встречи Кришан узнал, что знакомые Раджива организуют кинопоказ, и всю неделю ждал с нетерпением, зная, что может встретить там Анджум. В Дели квир-мероприятия проходили чаще, чем в прочих крупных городах Индии, но все-таки довольно редко, поскольку проводить их было особенно негде и не на что, а потому они служили чем-то вроде места встречи или пункта сбора своих, куда люди приходят показать себя и тем самым заявить, что еще существуют. Показ устроили в небольшом офисном помещении в южной части Дели, в рабочее время там функционировала студия свадебной фотографии; Кришан с порога принялся искать взглядом Анджум, хотя и клялся себе, что не будет этого делать. Он стоял у входа, болтал со знакомыми, и всякий раз, как кто-то входил, Кришан косился на дверь; наконец показ начался, Анджум все не было, Кришан нехотя направился на место рядом с Радживом, упрекая себя за глупость и готовясь смотреть кино. Показывали независимый документальный фильм о маргинализированном сообществе транс-женщин в Хайдарабаде — в Индии таких называют «хиджрами». На экране община готовилась к одному из главных праздников года; авторы фильма также затронули тему взаимоотношений между хиджрами и небольшой, относительно новой, но более мобильной общиной квир-активистов города. Постепенно фильм увлек Кришана — быть может, тем, что обманчиво близко изображал ту жизнь, о которой Кришан никак иначе и не узнал бы, и лишь в конце показа, когда он уже оставил всякую мысль об Анджум, Кришан вдруг заметил, что она сидит на полу в самом начале зала, неподалеку от двери, и свет от экрана играет на ее задумчиво склоненном лице. Кришан старался не отвлекаться от фильма, но обнаружил, что не может сосредоточиться, сердце его забилось быстрее, руки и ноги одеревенели. Всякий раз, как ему случалось заметить, что Анджум меняет положение, скрещивает или выпрямляет ноги, всякий раз, как она улыбалась или качала головой в ответ на происходящее на экране, в груди или животе у Кришана что-то екало, он ощущал, что не вытерпит еще два месяца до следующей встречи, и гадал, не заговорить ли с ней после показа или все-таки лучше выждать, поскольку, казалось ему, негоже выказывать интерес к женщине в такой ситуации, в одном из немногих мест в Дели, существующих для поддержки менее распространенных разновидностей вожделения.

К его почти нескрываемой радости, оказалось, что Раджив знает кого-то из тех, с кем пришла Анджум, и после показа, к вящей радости Кришана, человек девять-десять, включая и их с Радживом, уговорились пойти в гости — кто-то из них жил поблизости — и там накуриться. Кришан старался ничем не выдать восторга, хотя мысленно ликовал от того, как непринужденно пересеклись их пути; выслушав предложение пойти в гости, он лишь молча кивнул, от волнения и надежды не в силах заговорить ни с кем все те пятнадцать или двадцать минут, что они шли