ограничены опытом прожитых лет настолько же, насколько этот опыт им в жизни помогает. У него есть и хорошая и плохая сторона. Новое поколение приходит в мир с нулевым багажом и воспринимает его, этого мира, самый актуальный, свежий срез. Базирует свои поступки и выбор на настоящем. Старики же — на прошлом и уже полученном опыте, даже если в современности дела обстоят иначе. Потому решения их будут совершенно разные. Угадайте, чьи окажутся продуктивней?

Смерть — это очищение, избавление и обновление. Представим, что каждое существо — это вода, какой-то её объём. За жизнь вода, протекая в реках и океанах, набирает в себя много минералов и всяких других примесей. Она перестаёт быть прозрачной, но приобретает уникальный оттенок и вкус, своеобразный состав. Это невероятно и волнительно. Но это примеси. Они означают опыт пройденных водой расстояний, наших лет.

Что же тут смерть? Испарение. Когда вода превращается в пар, все примеси остаются лежать на земле. Своеобразная метафора тела существа, которое покидает душа. А что же дальше с водой будет? Она неминуемо соберётся в облака и прольётся дождём или осядет росой, но снова станет водой. Снова прозрачной и чистой, готовой к новому путешествию. Тут надо ещё вспомнить, что по ходу дела вода несёт жизнь растениям и животным, но я сейчас не об этом.

Смерть важна, она — благо и самый действенный природный механизм. К тому же, смерть, скажем, травоядного, несёт в себе жизнь для хищника, который его съест. На смерти построена сама жизнь. Нельзя это отрицать и бояться этого.

Но как по мне, большинство из нас боятся не самой смерти, а неизвестности. Так ли всё это? Откуда мне знать, что так, если я не вспомню обо всём этом в новой жизни? А вот остаётся только верить и принимать. Довериться круговороту природы. Умирать страшно, это потеря части себя. Но жить вечно страшнее — это набивание хламом своей небольшой пещерки. В неё ведь может уместиться хорошо только лежбище и ещё пара предметов, а вот остальное уже лишнее — забирает жизненное пространство у самого обитателя.

На подобных идеях и основан выбор смерти у дракона. Он выбирает не только того, с кем проведёт остаток дней, но и то, что вообще готов войти в круг реинкарнации и двигаться по нему. Ведь бессмертные находятся вне.

Ох, что-то меня унесло, да? О чём это мы?

Боги, точно. Но если так, если мы все, каждый дракон — были когда-то богами… В прошлых жизнях… то… Нет, уму не постижимо. Какие же могущественные существа получаются… Однако звучит правдоподобно, на мой субъективный взгляд.

— Но куда деваются богини? — резко подумалось мне о наболевшем.

— Не у меня спрашивай, Дэган, — хихикнул Роркарт. — Я даже не уверен, что все боги после смерти попадают сюда. Может, только избранные. Или наоборот, худшие, проклятые.

Последнее резануло по сердцу, потому как сильно напоминало истину.

— Скажи, Роркарт, что было с тобой в прошлой жизни? Была ли она легка и безмятежна?

— Я помню свою смерть, — сказал дракон. — Моя жена прирезала меня магическим кинжалом во сне после первой брачной ночи. За то, что я убил её возлюбленного, чтобы жениться на ней.

— Тогда, полагаю, — ответил я сухо, — здесь оказываются только те, у кого за душой грязь и боль.

— Значит, — согласился со мной Роркарт, — тут нам положено пройти реабилитацию и, возможно, искупление вины.

Малиновый Хлыст — который о прошлой жизни своей ничего не помнил, но мрачные перспективы его явно не радовали — не был так уверен в нашей точке зрения.

— Это всё огнём по воздуху выжжено, — заявил он. — Одни теории. Да, и какая разница? Ну, были богами, даже если нет, что это меняет?

— Быть может, — упорствовал Роркарт, — это поможет нам вернее выбирать свой путь здесь? Одно дело, когда ты просто умер, а другое, если у тебя есть не выплаченные долг за спиной.

Но тут уже я не согласился:

— Не зря никто не дал нам никаких указаний. У миров есть создатели, есть наблюдатели, которые следят, чтобы внутри всё шло, как надо. Они могли бы нам и подсказать, будь это нужно и правильно. Уверен, если наша с тобой, Роркарт, теория верна, то каждый из драконов должен пройти свой путь сам. Далеко не все вообще что-то помнят. Значит ли это, что в его прошлой жизни не было дерьма? Вряд ли. Но что-то да значит.

— Тогда, — Роркарт послал импульс лёгкого веселья, смешинки, — наличие у нас с тобой памяти может означать, что она нам нужна для своего пути, без неё он не сложится. В таком случае, строить догадки — самое то. Но Хлысту это слушать не обязательно, а то и вредно.

— А может, память нам дана, чтобы осознать глубину нашей вины?

Роркарт вынужден был со мной согласиться, но и я не стал полностью отрицать его точку зрения. Хлыста немного раздражали наши разговоры о памяти. Но таких, как он, ничего не помнящих, ни мгновения, их действительно большинство. Девять из десяти.

Хотя я склонен уже думать, что они не помнят только события. Ведь у каждого свой набор слов и образов, это не может быть случайностью, некому их было такому научить до появления здесь. Уверен, подобным образом проявляются отголоски прошлого. Значит, у каждого дракона есть воспоминания, просто очень сильно разные между собой не только по содержанию, но и по области применения, так сказать. Это я из лексикона Хлыста уже словечки взял. Для иллюстрации своей теории.

В общем, распрощавшись с нами и пообещав, что заглянет ко мне утром помочь провести ритуал с чешуйками, Малиновый Хлыст отбыл к себе. А Роркарт остался.

Сначала он принялся расспрашивать меня о Лире. Я рассказал, где и как встретил её, поведал о том, что на неё было надето и чем меня это удивило, и даже о её странных вкусовых предпочтениях. Точнее, странным это всё казалось мне лишь тогда. Сейчас даже вспоминать забавно…

— И ты не придал значения кристальным волкам? — удивился Роркарт. Больше всего, причем, именно этому факту из самого начала истории. Отсальное его словно и не тронуло вовсе. — Не ожидал от тебя, Дэган, такой неосмотрительности. Точнее, невнимательности. Ты сразу должен был догадаться, что дела не чисты. Эти животные просто так не появляются и не охотятся столь усердно. Караулить жертву в зной под деревом? Смешно, Дэган.

— Мне это тоже показалось странным, но ведь там был просто человек, — попытался я оправдаться. Откуда бы вот так на ровном