дюжины лет, как мы, северные штаты, отделимся от этих бездельников[184]. Посмотрю тогда, как они запоют. Для меня, ты не поверишь, англичанин вроде тебя ближе, чем южанин-рабовладелец из какой-нибудь Каролины, все равно Северной или Южной, не говоря уж о Виргинии![185] Тем более наши штаты – Массачусетс, Коннектикут, Нью-Гемпшир, Вермонт и Род-Айленд – называются Новой Англией.

Я благоразумно не стал ему рассказывать, что я на самом деле из Южной Каролины, и вместо этого возразил:

– Я вообще-то ирландец…

– Ирландцы нам тем более ближе. Если, конечно, они не католики.

Да, подумал я тогда, что, интересно, ждет в будущем ту несчастную страну, в которой я родился и вырос? Англичане так и не смирились с ее потерей, а такие, как Джонсон, выступают за ее разделение… Но вместо того, чтобы поддержать тему, я предложил тост за успешное завершение вояжа, после чего сослался на усталость и упорхнул к себе в каюту. Капитан еще тогда посмеялся, мол, ирландец, а так плохо переносит виски.

Но при виде этих двух кораблей, неотвратимо приближавшихся к нашей бедной «прекрасной леди» – вскоре мы разглядели, что они шли под британскими военно-морскими флагами – я подумал, что, возможно, наш тост не сбудется. А еще через некоторое время один из них, тот, который обрезал нам корму, выстрелил из носового орудия – ядро плюхнулось в воду в двух кабельтовых от нас – и Джонсон с горечью сказал:

– Проклятье – надо было все-таки попытаться уйти.

Тем не менее он приказал спустить паруса и лечь в дрейф – и, если честно, другого выбора я тоже уже не видел. И вскоре на корабль прибыла вооруженная партия «вареных раков» на двух шлюпках – хлыщ в богато украшенном мундире, коренастый моряк, заросший бородой, – я его определил как боцмана – и два десятка морских пехотинцев, вооружённых мушкетами. Хлыщ сделал знак боцману, и тот приказал выстроить всех моряков, а пока они собирались, у меня сложилось впечатление, что где-то я этого боцмана видел.

Когда все выстроились, он заорал:

– Все вы – подданные его величества, незаконно устроившие мятеж против Богом данной власти. Всех вас следует повесить на рее, но вместо этого я отберу три четверти из вас для службы во флоте его величества.

Я не выдержал и подошел к нему. Лучше бы я этого не делал…

– Почитайте вот эту бумагу, – и я показал ему то, что мне выдал Дженкинсон.

– Я читать не умею, – сплюнул тот. – А вот твоя рожа мне вроде бы знакома… Конечно! Плимут в позапрошлом году! Я никогда не забываю тех, кого я отправил во флот его величества.

– Какой еще Плимут? – возмутился я, хотя внутри все похолодело – ведь это именно он и еще парочка его людей опоили нас тогда с Билли, после чего мы очухались уже матросами этого проклятого величества.

– Выходит, что ты дезертир! Эй, ребята, взять его!

– Если вы не умеете читать, покажите эту бумагу тому, кто умеет, или вы об этом пожалеете, – я постарался произнести эти слова грозно, презрительно поглядывая на краснорожего, хотя все мои внутренности похолодели от страха.

Тот скривился, словно сжевав целиком лайм, но все же протянул бумагу, изрядно помяв ее, хлыщу со словами, в которых так и сквозила издевка:

– Взгляните, сэр!

Похоже, что именно он был номинальным командиром рейдовой партии. Многие дворянские семьи отправляли своих младших отпрысков во флот в надежде, что те дослужатся до высших офицерских чинов. Но начинали они, как правило, в звании мичмана, и этот, похоже, не был исключением.

Просмотрев бумагу, «сэр» резко побледнел и проглотил слюну. Он подошел к боцману и тихо сказал ему на ухо несколько слов. Тот переспросил у хлыща:

– Ты уверен, что эта бумага из секретариата иностранных дел?

– Уверен. Я знаю и печать, и подпись. И если этот джентльмен не доберется до того места, которое указано в этой бумаге, и это свяжут с нами, то кончиться это может весьма печально. И для меня, и для вас. Суд в Олд-Бейли и петля в Ньюгейте для вас, и плаха в Тауэре для меня[186] – это еще не самое страшное, что может нас ожидать.

Боцман покраснел, как рак, потом побледнел. Он взял письмо, попробовал его разгладить (при этом помяв его еще сильнее) и протянул с поклоном мне.

– Прошу у вас прощения, господин… – он посмотрел в письмо.

Хлыщ, заглянув через его плечо, подсказал:

– О’Нил.

– Господин О’Нил. Я вас, похоже, принял за кого-то другого. Конечно же вы свободны!

– Вы, кажется, не совсем поняли. – Я решил ковать железо, пока оно горячо. – Если вы заберете с собой часть команды этого судна, то я не смогу вовремя добраться до американского континента, а это чревато невыполнением моей миссии. Так что вам следует немедленно освободить всех моряков, принести извинения капитану и убраться вон с корабля!

Что и было сделано, хотя выражение лица боцмана трудно было описать. Лишь когда их шлюпка отошла от «Прекрасной леди», наш корабль поднял паруса и направился в сторону Бостона. Вот только вечером, когда я пришел на ужин, капитан холодно взглянул на меня и сказал:

– Для вас, господин О’Нил, накрыт отдельный стол в соседнем кубрике.

– Но почему?

– Я ценю, что вы смогли предотвратить насильственный захват большей части моей команды. Но я не собираюсь обедать за одним столом с человеком, работающим на британского монарха. Вам будут подавать те же блюда, что и за капитанским столом, вот только прошу избавить меня от вашего присутствия.

* * *

12 (24) июля 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок.

Генерал Жорж Кадудаль, один из предводителей шуанерии

Начавшееся для меня схваткой и ночной погоней путешествие в далекую Россию закончилось вполне мирно и спокойно. Никто больше не пытался меня задержать, никто не требовал у меня документы, а спокойное путешествие по Балтийскому морю напоминало больше не рискованное мероприятие, а увеселительную прогулку…

После того, как я оторвался от преследовавших меня прусских таможенников, на берегу моря меня подобрал в условленном месте мой приятель-валлиец и доставил на «Пьяную Бесс». Капитан оказался человеком на удивление нелюбопытным. Он даже не поинтересовался, куда делся мой спутник. Ну, остался пассажир на берегу – значит, так надо. Главное, он получит оговоренную сумму, и хорошо.

Как мы и договаривались, меня доставили в Данию, где в Копенгагене я был передан с рук на руки людям из русской службы, которая должна была обеспечить мою безопасность. Получив за услуги увесистый мешочек с