Он поступал как монарх-инженер – а он и на самом деле был выдающимся инженером![186] – перестраивающий величественное здание своей империи. Укрепляя его, безжалостно выбраковывал он негодный, испорченный материал, защищал от разрушающего влияния стихий несущие конструкции.

Большие и малые победы русского духа наполняют первые годы нового правления. Одни из них определены предыдущими годами, другие принадлежат целиком царствованию Николая I, но все они нацелены в великое будущее Российской империи, дорогу в которое прокладывал на чертеже истории новый император.

«Еще Александр, – отмечает А.Е. Пресняков, – порвал, в последние два-три года своей жизни и царствования, с проектами реформы политического строя империи, круто изменил свое отношение к Польше, отверг зависимость русской политики на Ближнем Востоке от тенденций Священного союза, вернулся к охранительному таможенному тарифу, отступился от вневероисповедной точки зрения в вопросах церковного управления и народного просвещения в пользу православно-церковной реакции. Программой николаевского царствования стали заветы последних лет Александра».

Николая I часто упрекают за то, что он ничего не сделал для преодоления противоречий русской жизни, когда старый строй государственных и общественных отношений рабовладельческой империи продолжал всецело господствовать в стране, в то время как экономическая, гражданская и духовная жизнь страны уже не вмещалась в эти рамки.

Упрек не очень справедливый. Вернее – совсем не справедливый.

Переустройством империи Николай занялся, учитывая опыт отца и брата. Как остроумно заметил А.Е. Пресняков, Николай I приступил к преобразованию империи, «получив недурную подготовку в показаниях декабристов». Сразу после завершения процесса он поручил так называемому «Комитету 6 декабря 1826 г.», созданному для разбора бумаг императора Александра, рассмотреть все проекты реформ, намечавшихся при Александре I, и разработать предположения о неотложных преобразованиях, особенно в устройстве государственных учреждений и в положении сословий.

Используя прежний антикрепостнический опыт отца и брата, Николай I постарался перевести на практический лад как прекраснодушные рассуждения Александра I, так и хитровато-отвлеченные проекты многочисленных его советников, а заодно и все пламенные разговоры еще более многочисленных революционизирующих юношей, воспитанных в предшествовавшее царствие[187].

Сделать это было невероятно трудно. Русское поместное дворянство, переродившееся в результате дворцовых переворотов в класс паразитирующих рабовладельцев, давно уже перестало быть реальной опорой государства и императорской власти, но оно по-прежнему изображало из себя такую опору. И получалось, что царская власть не только не могла опереться на дворянство, но и освободиться от этой лжеопоры тоже была не в силах – при демонтаже рабовладельческого сословия неизбежно оказалась бы сокрушенной и власть императора, и сама российская государственность.

«Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении, есть зло, для всех ощутительное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным! – говорил Николай I. – Нынешнее положение таково, что оно не может продолжаться, но вместе с тем и решительные к прекращению его способы также невозможны без общего потрясения».

Отметим попутно, что, понимая необходимость перестройки всего здания русской народно-государственной жизни, ни декабристы, ни последующие революционные либералы и демократы никаких практических путей вывода страны из рабовладельческого состояния предложить не могли.

Даже такие деятели, как В.Г. Белинский, все свои упования в этом деле возлагали на государя. «Патриархально-сонный быт весь изжит, и надо взять иную дорогу», – призывал наш великий демократ, но первого шага на этой «иной дороге» он ожидал от «воли государя-императора», которая только и может разрешить великую задачу освобождения крестьян, если не помешают окружающие престол «друзья своих интересов и враги общего блага».

«Друзья своих интересов» – олигархи-рабовладельцы – разумеется, помешать старались. Мысль Н.М. Карамзина, этого соловья крепостничества, что «дворяне, рассеянные по всему государству, содействуют монарху в хранении тишины и благоустройства», а если государь, «отняв у них сию власть блюстительную, как Атлас, возьмет себе Россию на рамена», то не удержать ему такой тяготы, перепевалась ими на все лады…

Министр народного просвещения граф Сергей Семенович Уваров утверждал, например, что «вопрос о крепостном праве тесно связан с вопросом о самодержавии и даже единодержавии: это две параллельные силы, которые развивались вместе, у того и другого одно историческое начало и законность их одинакова»; он говорил о крепостном праве: «Это дерево пустило далеко корни – оно осеняет и церковь, и престол, вырвать его с корнем невозможно».

Спорить с творцом триады «православие – самодержавие – народность»[188] трудно, поскольку С.С. Уваров, говоря абсолютно бесспорные вещи, в жертву весьма прозаичным и корыстным интересам русских рабовладельцев чуть-чуть смещает акценты. Ничего не меняется, но прокрадывается некая фальшь, которая и разрушает его высокие и очень правильные рассуждения. Наличие этой, весьма трудно выделяемой фальши и обусловило, на наш взгляд, то печальное обстоятельство, что триада «православие – самодержавие – народность» так и осталась только официальной доктриной, а не стала нормой народной русской жизни…

В этих условиях, и пытался Николай I найти реальный план вывода страны из тупика, в который завело ее развращенное эпохой дворцовых переворотов поместное дворянство.

Выглядело это на первый взгляд так просто и обыденно, что, разумеется, было подвергнуто осмеянию.

«Николай I, – писал В.О. Ключевский, – предпринимал против рабства подпольную минную войну медленным потаенным подкопом: с начала царствования он учреждал один за другим шесть секретных и весьма секретных комитетов по крестьянскому вопросу. Словно хотели украсть крепостное право у дворян и подкинуть свободу крестьянам. Сановники, которых не в шутку считали государственными людьми, вроде министра внутренних дел Перовского, надеялись постепенным ограничением крепостного права довести дело до того, чтобы крестьянин стал свободным, прежде чем услышал бы слово свобода.