Еще задолго до издания «Кавказа» я обратил внимание на печатавшуюся в разных тифлисских газетах лирическую поэтессу Нонну Антонову. Я хотел бы ее привлечь, но не было этичным сманивать сотрудника из другой газеты.

Как-то неожиданно она явилась сама с предложением перейти в сотрудницы к нам. Ей в другой газете платили слишком мало, я же ей дал вполне удовлетворивший ее гонорар.

Нонна Антонова была молодая женщина, в разводе с мужем, очень интересная брюнетка, но с крупными немного чертами лица. Служа машинисткой на железной дороге, она прирабатывала поэзией. В обществе за ней много ухаживали, но она казалась недостаточно женственной.

Талант у нее был безусловный. Часто ее стихи бывали прелестны; однако они давались ей слишком легко, Нонна Борисовна мало над ними работала, а писала их чуть ли не прямо набело. Не раз приходилось ей указывать на промахи и рекомендовать еще поработать; она эти указания охотно принимала. Когда сравнивал ее стихотворения и произведения поэтесс, получивших литературное признание, то было ясно, что она не имеет заслуженного имени только по недоразумению. Я хотел было издать сборник избранных ее стихотворений, да в связи с дрязгами по службе из‐за газеты не успел этого осуществить.

Н. Б. иногда писала миниатюры — новеллы и стихотворения в прозе, но это уже выходило у нее слабее. Впрочем, за редакторские указания и за забракование приносимого она никогда не обижалась, быть может, потому что ей слишком легко давалось ее творчество[654].

Н. Б. Антонова осталась другом-сотрудником до самого конца и после моего ухода также ушла из «Кавказа» в другую газету, где ее охотно приняли.

Явился как-то ко мне молодой человек с черненькими усиками, волнистой черной шевелюрой, красивый, с правильными чертами лица, но немного наглым лицом:

— Сергей Михайлович Чевкин!

Фамилия эта была мне незнакома. Она не была знакома и другим, причастным к журналистике.

— Принес вам рассказ. Прошу, напечатайте!

Рассказ назывался «Баритон». Сюжет — незнакомый певец, за крупное вознаграждение от себя, упросил антрепренера дать ему один раз спеть арию Риголетто, без всяких репетиций. Антрепренер, не видя певца, соблазнился наперед выплаченной мздой и решил рискнуть. Успех дебютанта в Риголетто оказался блестящим. Баритона попытались пригласить на другие партии, но это не оказалось возможным. Талантливый баритон был горбун от природы и, кроме Риголетто, ни в чем выступить не мог.

Написан был рассказ очень хорошо, с явным дарованием. Я его напечатал[655], и на Чевкина было обращено внимание. Так он стал сотрудником «Кавказа».

Вскоре я узнал его историю.

В ней С. М. Чевкин, как человек, рисовался некрасиво. Бывший юнкер, вынужденный за что-то уйти из училища, он пристроился на должность письмоводителя к пожилой начальнице женской гимназии в Сигнахе. Это было скандально, и Чевкину пришлось уйти со службы.

Позже, в одном из своих романов, изданных в Петербурге перед Великой войной, на тему о педагогах — что-то вроде «Фабрикантов наций» или «Фабрикантов жизни»[656], — Чевкин, сильно идеализируя себя и героиню, описал эту историю; себя он выставил учителем пения.

Его несомненное дарование заставило меня заняться Чевкиным. Я напечатал еще целый ряд его рассказов. Между ними особенно остался в памяти очень милый рассказ, описывавший переживания маленького кадетика в первые дни его поступления в корпус. Это, по-видимому, также было автобиографическое. Затем помню хороший и сильный его рассказ о переживаниях нескольких человек, тонущих на лодке в Каспийском море[657].

Но я видел также, что Чевкин — человек совершенно необразованный и даже недостаточно грамотный. Мне его рассказы приходилось выправлять даже в отношении грамматических ошибок. На это я не раз обращал его внимание:

— Позаботьтесь о своем образовании! Без этого вы не сможете быть настоящим писателем. Вы слишком многого не знаете! Начните с изучения грамматики.